Читаем Остановка в городе полностью

Слышу, как кто-то зовет: «Маарья!» Между деревьями тропинки, переплетающиеся темные тропинки, все бегут по разным тропинкам, и кто-то окликает меня по имени. Голос все дальше и дальше, голос гаснет, замирает, перестает звучать, ночь… я как будто вернулась домой в неурочное время и прокралась к окну, чтобы увидеть своего мужа, ласкающего другую, я чувствую себя отверженной, не знаю, что делать, залезаю на низкую сосну и засыпаю, прижавшись спиной к пахнущему смолой стволу; я не могу идти домой, потому что это уже не мой дом, там живет какой-то мужчина и какая-то незнакомая женщина; когда зардеется край неба и наступит утро, я вернусь домой, войду в комнату, словно ничего не произошло, муж поцелует меня, спросит, как поживает тетина семья, будет приветливо расспрашивать, мне же спросить его не о чем, я думаю о том, что все опять будет как прежде, до следующего раза, а после следующего раза снова как прежде; улыбающийся муж, любящий муж, муж рядом со мной, надо мной, подо мной, повсюду мой муж, и он кричит: «Маарья!», здесь в парке, в этом чужом городе, чужой мужчина, и мне некуда идти, сосны слишком высоки, чтобы спать на них, земля сырая и холодная, перед глазами взрыхленная земля, ее холодное дыхание проникает в меня, мне хочется умереть…

Я боюсь этого темного парка, призрачных деревьев, этой тишины. Я не хочу, не смею, у меня нет права!

Я боюсь…

Улицы перекрещиваются, переплетаются, раздваиваются, одна улица начинается из другой, мои ноги отказываются идти. Они устали, я их окончательно измучила, я не могу попросить у них прощения, не могу положить на скамейку, чтобы дать им хоть несколько минут благословенного отдыха, а самой тем временем постараться собрать свои безнадежно запутавшиеся мысли, однако глаза закрываются, и внезапно мои мысли начинают казаться мне ненужными, глупыми, утомительными, надоедливыми, они не согревают меня, и не дают мне спать. Грустно. Обидно, что муж не сидит рядом со мной, но тут же равнодушие вытесняет и эту мимолетную мысль — по всей вероятности, он наслаждается свободой, сидит с какой-нибудь женщиной в уютной комнате, лежит на мягкой постели, но я даже зависти не чувствую, я знаю одно — мне надо поскорее встать, снова отправиться бродить по улицам, не то я могу замерзнуть и простудиться, а глаза слипаются и ногам хочется еще хоть чуточку подремать.

Кто-то дотрагивается до меня, я на миг открываю глаза, вижу стоящего передо мной мужчину в светлом костюме, затем мои веки снова устало смыкаются, но мне уже не уснуть, я слышу быструю литовскую речь, изредка прерываемую короткими паузами, потом несколько вопросов, заданных по-русски, и когда снова открываю глаза, удивляюсь, сколько заботы и участия в склонившемся надо мной лице, мой взгляд скользит по пиджаку мужчины, я представляю, как было бы приятно набросить сейчас на себя этот пиджак, и внезапно понимаю, что мне ужасно холодно, я стараюсь не дрожать, хочу, чтобы этот мужчина поскорее ушел и не слышал, как стучат у меня зубы. Но мужчина жестикулирует, пытается знаками объяснить мне что-то, я догадываюсь — он принял меня за глухонемую, усмехаясь, собираюсь сказать, что я просто устала и мне все осточертело, спросить, как пройти на автобусную станцию, но он неожиданно снимает с себя пиджак и набрасывает мне на плечи.

Берет меня за руку, и мы идем.

Я опираюсь на его руку, не в силах подавить озноб, замечаю его улыбку, опускаю глаза, пытаюсь отстраниться от него и тут мне вспоминается молодая глухонемая женщина, которая имеет обыкновение прогуливаться по улице в красном пальто, в руках — белые цветы. Весной она каждое воскресенье гуляет по городским улицам с букетом нарциссов в руках, улыбается прохожим, губы ее шевелятся, словно составляют слова, у нее грустные глаза, грустные, даже когда она улыбается …

Мы подходим к какой-то калитке, и я вижу большой куст с белыми цветами, вдыхаю запах жасмина, под ногами шуршит садовая дорожка, она, наверное, посыпана крошечными камушками, но я не смотрю вниз, я не могу слышать шороха камней, я живу в мире безмолвия, где существует лишь аромат жасмина, и внезапно стараюсь вспомнить, как пахнут нарциссы.

Я никак не могу вспомнить, как пахнут нарциссы. Мой спутник достает из кармана пиджака ключи, чувствую, как его пальцы шарят у моего бедра, я не вижу его лица, но ощущаю запах алкоголя и табака, близость лица, близость незнакомого человека, который не является моим мужем; мне должно быть безразлично, кто он, мои мысли лишь о мягком диване, теплой комнате, и в следующую минуту мы входим в дверь.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Концессия
Концессия

Все творчество Павла Леонидовича Далецкого связано с Дальним Востоком, куда он попал еще в детстве. Наибольшей популярностью у читателей пользовался роман-эпопея "На сопках Маньчжурии", посвященный Русско-японской войне.Однако не меньший интерес представляет роман "Концессия" о захватывающих, почти детективных событиях конца 1920-х - начала 1930-х годов на Камчатке. Молодая советская власть объявила народным достоянием природные богатства этого края, до того безнаказанно расхищаемые японскими промышленниками и рыболовными фирмами. Чтобы люди охотно ехали в необжитые земли и не испытывали нужды, было создано Акционерное камчатское общество, взявшее на себя нелегкую обязанность - соблюдать законность и порядок на гигантской территории и не допустить ее разорения. Но враги советской власти и иностранные конкуренты не собирались сдаваться без боя...

Александр Павлович Быченин , Павел Леонидович Далецкий

Проза / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература
Мальчишник
Мальчишник

Новая книга свердловского писателя. Действие вошедших в нее повестей и рассказов развертывается в наши дни на Уральском Севере.Человек на Севере, жизнь и труд северян — одна из стержневых тем творчества свердловского писателя Владислава Николаева, автора книг «Свистящий ветер», «Маршальский жезл», «Две путины» и многих других. Верен он северной теме и в новой своей повести «Мальчишник», герои которой путешествуют по Полярному Уралу. Но это не только рассказ о летнем путешествии, о северной природе, это и повесть-воспоминание, повесть-раздумье умудренного жизнью человека о людских судьбах, о дне вчерашнем и дне сегодняшнем.На Уральском Севере происходит действие и других вошедших в книгу произведений — повести «Шестеро», рассказов «На реке» и «Пятиречье». Эти вещи ранее уже публиковались, но автор основательно поработал над ними, готовя к новому изданию.

Владислав Николаевич Николаев

Советская классическая проза