Остановка в пути

Но таких сведений мне никто не сообщил, а когда я услыхал краем уха в углу камеры извечный спор о том, что значит на старославянском название «Рёмниц» — Деревня Усердствующего в совете или Деревня Сумасшедшего, то и вовсе замкнулся в себе.

Погода соответствовала моему состоянию: серый сумрак заливал все пространство от одной кирпичной стены до другой. Это могло бы напомнить мне родину, но не напоминало.

Когда радио донесло к нам со стороны кухни сигнал о приближении татар, стало ясно, что на работу меня уже не выведут. Но к прокурору еще вполне могли позвать, а там наступило и время обеда, и пришлось мне довольствоваться капустным супом по рецепту поваров-арестантов. В этой жиже в последнее время попадалась крупа, что было, несомненно, задумано как улучшение. Но лучше было ее не пробовать.

Ел я совершенно механически и все время прислушивался, не раздастся ли среди чавканья и стука ложек о миски звяканье ключей? Но ничего хорошего в таком ожидании не было, и я пытался переключиться на какие-нибудь более приятные мысли. И не находил их. Необъяснимое безделье, хмурая погода, слишком много капусты и слишком мало крупы — все вместе действовало на меня угнетающе. Воспоминания не подсказывали ничего радостного — что за жизнь я прожил? В голову лезли сплошь мысли для ножниц. Трубный сигнал, доносящийся из Кракова через кухню, вызывает в памяти лишь пана Домбровского, о котором — сходство со мной — ходит некий слух, слуху этому можно верить, ведь и юный Херцог боялся пана Домбровского, — сходство со мной. Неприятно вспоминать, что при опросе у тебя перед таким вот паном Домбровским ноги подкосились, и еще неприятнее вспоминать: ты даже надеялся, что этот тип сообщит результат опроса следственным органам, как поляк — полякам. А это опять подводит к мыслям о прокуроре — ножницы, где вы? Направить мысли в другое русло, подальше от мрачных мужчин, поближе к светлым женщинам. Но… Но вдруг меня больше никогда не поведут в тот подвал? Терпение, скоро тебя поведут в другой подвал. Ножницы! Если женщины больше не позовут меня к себе, то выйдет: мы расстались, поссорясь и без прощальных слов, как будто прощальные слова — залог счастья в пути! Разве тебе это не известно после прощальных слов на некой кухне? Ножницы! Без прощальных слов Баси и Хени, Гени, Вальбурги и Хельги. От Хельги я услышал напоследок только злые слова. Тоже отрежем.

Стоп, теперь ты хочешь отвертеться от незаконченного эпизода. От законченного, от думанного и передуманного отвертеться можно, но с тем спором ты еще не покончил. Возможно, ты был неправ, а потому гонишь эти мысли прочь. Есть подозрение…

Кто сказал «подозрение»? Где у нас ножн…

Тебя подозревают в том, что ты совершил несправедливость, — выждав некоторое время, ты можешь проверить, так это или не так. Это подозрение проверять разрешается.

Ладно, итак: женщины повесили над дверью подвала плакат с надписью, и Хельга мне ее перевела: «Мы, работники склада электротехнического снабжения польских мест заключения, обязуемся напряженно работать, ибо это необходимо для нашего будущего».

Я подшучивал над этим плакатом — я не придавал значения подобным художествам. На локомотиве, который тащил мой поезд из Марне, тоже красовалась надпись: «Пусть все колеса вертятся ради победы».

Хельга поначалу со мной согласилась, и с ее помощью я восстановил в уме надпись на стене безмолвного лагеря на улице Генся, смысл которой давно хотел узнать. Она гласила: «Пленный, когда ты вернешься домой, борись против войны!»

Хельга смеялась над моими попытками произнести эту фразу по-польски. Потом сказала:

— Пусть только отпустят нас на родину, да поскорей. Мы уж найдем, против чего бороться.

Тут-то и началась моя несправедливость. Странный призыв поверг меня в необъяснимую растерянность, и я попытался обратить ее против Хельги. Я спросил, что она подразумевает под словом «родина».

Она успела произнести только «Лиц…», расплакалась и сказала, что я бы тоже по-иному думал о родине, если бы мой дурацкий Марне отошел теперь к Польше.

Это соответствовало действительности, и то, что я этого не учел, было несправедливо.

Пришла пани Бася, и когда она пожелала узнать, из-за чего мы ссоримся, я ничего не сказал ей о родине. Я ответил, что Хельге не понравились мои шутки по поводу одного призыва на лагерной стене: «Когда ты вернешься домой…» Словечко «когда» мне нравится. Когда ты вернешься домой… Если ты вернешься домой… В том случае, если… Допуская, что когда-нибудь ты все же вернешься домой…

Бася уделила этому инциденту исключительно мало внимания. Рабочий день вот-вот кончался, и у нее было много дел. Позднее я понял: предстояли маленькие каникулы — пятница, День всех святых, суббота, День поминовения, и воскресенье.