Остановка в пути

Лунденбройх, как и я, оторвался от стены, и мы плечом к плечу зашагали туда, откуда нас позвали.

Поручик, которому хорошо известны были мои биографии, благодаря которому я узнал историю Мордехая Анелевича и услышал о потоплении улицы Заменгофа, стоял рядом с посланцем. Он выглядел неплохо и, кажется, даже выспался. Посланец сказал:

— Идти!

И показал нам выход, где тюремщик уже отпирал решетку.

— А вам сюда! — сказал поручик мне.

Он посторонился у какой-то двери, и я прошел в нее, повинуясь его жесту. Майор Лунденбройх на какое-то мгновение заколебался, но его провожатый в провисшей куртке ничуточки не колебался, а потому и майор продолжал следовать своим курсом. Я не тревожился за него; они ему точно скажут, куда ему идти и где ему стоять.

Я тревожился за себя, визиты поручиков чаще всего бывали многословными и выматывали все силы.

Одно из тех помещений, какие обставляются весьма сдержанно: стол, два стула — да, все-таки два, — вешалка. На столе лампа, которую допрашивающий может включить, если его заинтересует выражение лица допрашиваемого. На столе много места, никаких бумаг, стало быть, сегодня биографию не писать, а если уж поручика осенят какие-то важные мысли, придется ему их запоминать. А может, в коробке, словно кем-то забытой в углу, найдутся ручка и чернила.

Поручик сел и указал мне на второй стул.

— Машина еще не пришла, — сказал он, — вам это знакомо.

Я подумал: будем надеяться, что придет. Сегодня он в форме; не очень-то сыграешь тут в близких родственников.

Я увидел-на его погонах новые звездочки; мне каждый раз нужно было заново высчитывать: одна звездочка — подпоручик, две звездочки — поручик, три — капитан.

— Теперь уже капитан?

— Теперь уже капитан, — сказал он и покосился на правое плечо. — Двигается быстро. Людей мало.

Только теперь мне пришло в голову, кто же из нас ставит вопросы, но он, казалось, и внимания на это не обратил. Нет, все-таки и он задал вопрос:

— Когда мы ходили на улицу Генся?

— Когда? Даты я не помню. Весной, у меня рука еще была в гипсе.

— Да, — подтвердил он, — у вас еще был такой распухший лицо. Послушайте, военнопленных не разрешается бить, но если вы встретить ваш камрад Эрих, хозяин транспортная контора, он еще так странно разговаривать на вашем языке, так ему можете сделать распухшее лицо. Но разумеется, мой совет неофициальный.

Он и без лампы видел, что я ни черта не понял. Он вздохнул и ногой подтащил к себе коробку. Это потребовало времени, но капитан был честолюбив. И терпелив. Кто знал это лучше меня? Он поставил коробку на стол и вынул из нее папку средней толщины. Искал он довольно долго, но кое-что все-таки нашел.

— Восемнадцатого апреля, — сказал капитан, — это ровно семь месяцев назад. Ничего такого этот человек о вас не знал, но вполне мог бы сказать. Стоит, глаза-стекляшки, и не говорит: этот камрад я знаю под фамилия Нибур. Нет, стоит, и с вами нисколько не знаком. Вполне могло быть, вы ему лгал, но как же он не сказал: документов не видел, но он всегда говорил, он Нибур и солдат совсем недавно. А вполне мог бы сказать и сэкономить вам семь месяцев Раковецкой. А он стоит, глаза-стекляшки.

Мало-помалу я понял, о чем говорит капитан. Мало-помалу я понял, что он обращается ко мне как к солдату Нибуру. Мало-помалу я понял, что он хоть и не посланец прокурора, а все-таки называет меня «Нибур». Он никогда раньше не признавал моей фамилии, а вот теперь называет меня Нибур. Это же значит не иначе, как…

Ничего это не значит. Это значит только, что Нибуром зовут человека, которого зовут Нибур.

Где записано, что он во всем остальном другой, если у него другая фамилия? О другой фамилии речи не было, речь была о Люблине, о morderca. Где записано, что все уладилось? А что, если до сих пор у них был morderca из Люблина без фамилии, а теперь у них morderca из Люблина по фамилии Нибур?

Нет, это не так, поручик, капит… ах, да что там, поручик же сказал что-то о сэкономленных семи месяцах. Ну и что, разве он сказал: если бы я знал, что вы и правда Нибур, то… разве он так сказал? Нет, он так не сказал. Он сказал: могло быть так. Нет, нет, он же сказал о сэкономленных семи месяцах!

Я спросил:

— Могу я задать вопрос?

— Конечно, можете задать вопрос, — ответил он, — пока мы ждем машину, вы можете задать вопрос.

— Но он касается моего дела.

— Ну, это меня не удивляет. Так что же?

— Мы сейчас поедем в лагерь, чтобы Эрих сказал, что он меня знает?

— Во-первых: мы не едем. Вы едете. Во-вторых: Эрих уже сказать. В-третьих: ничего важного он не знает.

— Не понимаю. Когда же он сказал?

Поручик недовольно буркнул:

— У вас что, сговор с шофером министерства внутренних дел?

Я еще все-таки немного «дрожал дрожем», а потому ответил, что такого сговора у нас не было.

Вот теперь я, кажется, внушал ему расположение, и он сказал:

— Ну, я это проверить. А ведь это повторение, что мы беседовать, пока нет машина. В криминалистике повторение следует внимательно изучать. Вы хотите быть криминалист?

— Я же печатник.