Останься в Вейзене

Пучок мой продержался две минуты. Но сама я оказалась куда более стойкой, пусть и очень скоро спряталась под выступающую часть здания. Я дождалась омнибус и простояла куда больше времени, чем мы с Гетбером в предыдущий дождливый ветер.

Часов у меня с собой, конечно, не было, так что я не могла оценить, насколько сильно опаздываю.

Начало пропущу точно. Остаётся лишь надеяться, что успею хотя бы к середине. Урок на будущее — никому ничего не обещать.

Лес под дождём приобрел неожиданную красоту.

Стволы деревьев почернели, и на их фоне молодые листочки казались ещё более яркими, звонкими до глухоты. Потоки воды перекатывались с ветки на ветку, как в эстафете. Лес шумел, исполнял все известные ноты. Жил и дышал полной грудью, ничего не смущаясь.

Зато город опустел.

Обитатели попрятались в норах, не решая высовываться на недружелюбную улицу. Ручьи бежали по дорогам — кое-где дороги даже не удавалось различать. Сколько времени должен идти дождь, чтобы Вейзен превратился в подобие Венеции? И сколько времени потребуется его жителям, прежде чем они научатся сооружать гондолы?

На выходе водитель предупредил меня, что не поедет обратно — и вряд ли этим займется кто-то из его коллег. Я смиренно кивнула и выскользнула наружу. Дождь стал менее интенсивным, это хорошо. Я не смогу вернуться в академию раньше завтрашнего дня, это плохо.

Содрогаясь от холода, я направилась к театру, больше мне ничего не оставалось. С легкостью обнаружила главных вход, протянула охраннику изуродованное дождём приглашение. Не меняясь в лице, охранник предложил мне последовать за ним.

По пути я стянула жакет в надежде, что так платье высохнет быстрее. И распустила волосы, чтобы чуть меньше напоминать дворовую кошку. Впрочем, никакими платьями и волосами не создашь видимость породы. Благородность должна быть у тебя в крови — тогда даже не потребуются атрибуты.

Мы прошли по незнакомым мне коридорам, которые своей роскошью не уступали убранству большого зала. И оказались перед относительно скромной дверью.

— Занимайте любое свободное место, — выдал указание мой сопровождающий. — Постарайтесь не шуметь.

Он беззвучным движением открыл передо мной дверь. Внутри оказалось множество круглых столов, полумесяцем обрамляющих сцену. Столы прятались в полумраке, их очертания едва удавалось разглядеть, тогда как сцену со всех сторон подсвечивали софиты. Казалось, будто и сам артист излучает свет.

Впрочем, этот-то, может, действительно излучает.

Несмотря на все невзгоды, моё опоздание оказалось некритичным. Не могу сказать, как давно Вилсон оказался на сцене. Но он ещё не успел скрыться за кулисами, значит, я успею его послушать.

Я мышью скользнула внутрь, заняла свободный стул поблизости от входа. Каждый стол предполагал четыре места, здесь же единственный стул занимала девушка на несколько лет старше меня. Завидев неожиданную соседку, она повернула голову в мою сторону и поприветствовала меня кивком. Я кивнула в ответ.

Вилсон не обманул: над каждым столом тремя яруса возвышались менажницы, наполненные фруктами и орехами, а также стояли блюда с ароматными запеченными канапе и полупрозрачные бутылки, наполненные тёмной жидкостью.

Но я сейчас не обращала внимания на закуски — слушала и пыталась проникнуться.

Впрочем, читал Вилсон в самом деле неплохо, эмоционально, так что никаких проблем с тем, чтобы почувствовать произносимые им строки, я не испытала.

Хотя не берусь утверждать, что меня заворожили именно его слова. Я следила за тем, как плавно движутся ладони Вилсона, как вдохновенно сияют его глаза. Улыбалась, замечая на его лице тень полуулыбки, и даже хмурилась вместе с ним.

Голос Вилсона обволакивал каждого, сидящего в этом зале, никого не оставлял без внимания. И все мы слушали, слившись в единое целое — немую рыбу с распахнутым от удивления ртом. Всё стало неважным: промокшие пальцы, промокшие волосы. Будто пришло наконец осознание: существует нечто выше мелких бытовых проблем.

Впервые за все время пребывания в этом мире я пожалела, что не была изначально рождена здесь, что не воспитывалась волшебницей. И что не познакомилась с Вилсоном раньше… Будь я моложе, будь талантливее — я стояла бы сейчас вплотную к сцене, аплодируя до боли в ладонях.

Когда дело дошло до стихов собственного сочинения, я и вовсе обратилась в слух. Старалась запомнить хотя бы некоторые строчки — вдруг случится так, что захочется их вспомнить? Строчки были слегка банальными, но искренними — на кончике языка Вилсона они зажигались яркой вспышкой, озаряющей всё вокруг. Он верил в то, что говорит. Не сомневался, что всё, произнесенное им — истина.

А я сомневалась.

Не бывает такой привязанности, о которой он говорит, и такой любви. Впрочем, его пылкость можно простить — я и сама когда-то такой была. В каждый период истина своя. И мне остаётся только искреннее порадоваться, что Вилсон пока не успел разочароваться в своём мире. Пусть мироздание и дальше бережёт его, хранит пылкую душу.

Мой собственный мир меня не уберёг.