Остатки былой роскоши

– Разве ты никому не мстил? – Николаю Ефремовичу показалось, что Рощин усмехнулся. – Ты мстил по таким мелочам, что вспоминать противно. Мстил жестоко и коварно. Более того – тебе всегда было мало мести – требовалось раздавить. Вспомни, как ты принимался за обыкновенных людишек, за фуфло, как ты говорил – за рабочих лошадок на заводах, в школах. Ты – местный царек, а занимался не царским делом, потому что сам фуфло, скот и законченный алкоголик. Ты большой-большой кусок тухлятины.

– Ну и что? – набычился Сабельников. – Мне это говорили не раз всякие вонючки вроде тебя. Я на вас всех положил... Тебя нет! И сейчас я разговариваю не с тобой. Что, съел? Мне психопат в больнице, врач то есть, сказал, что никого вас нет. И этих тоже нет... Пошли вон, суки зеленые! – шикнув, он смахнул с постели, как будто крошки, рассевшихся рядом нахалят.

– Что ты делаешь?

– Не видишь, чертей прогоняю, – огрызнулся тот. – Приходят, рожи свои суют, в карманы лезут, твари. И ты пришел с того света... уличать. Что, думал, испугаюсь? А вот тебе раз! Вот тебе два! – Пальцы обеих рук Сабельников с трудом сложил в фиги и потряс ими. – Никого не боюсь! Ну, что вы мне сделаете? В ад унесете? Я и там найду местечко, вам мало не покажется! Всех построю по ранжиру. Я вас и в аду давить буду, как гнид... И в аду, понял?

Полное одутловатое лицо Сабельникова перекосила злобная гримаса. Очевидно, призрак Рощина испытал потрясение, потому что спросил растерянно:

– Слушай, а тебя никогда не беспокоит совесть?

– Со... Да на кой она мне нужна! Засунь ее себе знаешь куда. Совесть! Ха-ха-ха! Вот ты, к примеру, стал покойником со своей совестью, а я живу и процветаю, пью и жру, воздухом дышу. А ну пошли отсюда, я сказал! – Стащив туфлю, запустил ею в угол. – Во, попал!

– Николай Ефремович, вы что-то хотите? – крикнул снизу помощник.

– У меня прием по личным вопросам! – рявкнул громко Сабельников, а Рощин метнулся в темный угол. – И вообще, я сплю! Сплю я! – Поискав глазами собеседника, самодовольно хмыкнул: – Тоже мне мертвец, а боится живых. Рощин, подай бутылку, она там, за занавеской стоит, возле тебя.

– Я тебе не лакей, сам возьми свое пойло.

– Ну и подумаешь! – Мэр сполз с кровати, но подняться на ноги ему не удалось, а посему до заветной бутылки он добрался на четвереньках. Выпив несколько глотков прямо из горлышка, икнул и хитро посмотрел на Рощина, стоящего рядом: – Что дальше? Вот я тебя приложил, а?

– Ну раз ты такой храбрый, приглашаю тебя... вас на свидание.

Он подчеркнул слово «вас», что озадачило Сабельникова.

– Кого – нас? – спросил он удивленно.

– Вот список. – Рощин достал из кармана сложенный белый листок, прошел к туалетному столику из черного дерева, положил на его матовую поверхность. – Завтра в двенадцать ночи пригони своих прихвостней на старое кладбище в часовню купца, у меня к вам дело.

– Часовня... кладбище... – поморщился Сабельников. – Что за ерунда?

– Вздумаешь подличать, притащить за собой «хвост»...

– Понял, будешь доставать меня по ночам. Хорошо, будем. – И Сабельников вновь отпил из бутылки. – В двенадцать... на кладбище. А теперь убирайся. Пошел вон с чертями вместе, надоел!

Сабельников запустил в призрака бутылкой. Та пролетела мимо уклонившегося Рощина, попав в зеркало. Звон разбитого стекла посеял панику внизу, на лестнице послышался топот. Ким мгновенно бросился к Сабельникову, схватил его за грудки и с силой швырнул на пол лицом вниз. Влетели помощники:

– Что случилось, Николай Ефремович?

Тот пытался встать на четыре конечности, падал, ударяясь лицом об пол, кряхтел и ругался матом. В пьяном виде Сабельникову казалось, что обыкновенные слова не доходят до окружающих его людей, поэтому пользовался ненормативной лексикой, подкрепляя ее ненормативными жестами. В подпитии все окружающие виделись ему еще более тупыми бездельниками, никчемными словоблудами, подлыми и жадными – в общем, заслуживающими кнута без пряника. Вот он и поносил своих помощников на чем свет стоит. Те – без реакции. Они снова подхватили Николая Ефремовича под руки и снова кинули на кровать. Когда парни ушли, Сабельников, с трудом открывая глаза, промямлил:

– Рощин... ты где? Где ты? Рощин... Давай поговорим... мать твою!

Никто не ответил. За окном вновь хлынул дождь, Сабельников через минуту захрапел. Из-за тяжелой шторы вышел призрак, остановился у кровати, брезгливо произнес:

– Грязный ублюдок.

2

Та же ночь, третий час новых суток. Ливень шевелил кроны деревьев, и листва отзывалась бухтением. В лужах плясали струи, плавали пузыри, озорно лопаясь. Ночь дышала свежестью, природа – ароматами, и столько было кругом жизни, что невозможно не задержать взгляда на растительности, очищаемой дождем.