Остатки былой роскоши

– Я все знаю, а ты нет. – И человек на минуту замолчал, потом заговорил медленно и тихо, совсем не уговаривая Аркашу, а, скорее, делясь мыслями. – Только подумай, вся эта свора, которая тебя раздавила, забудет о тебе завтра же. Они останутся и будут неплохо себя чувствовать, обобрав тебя. Ты им поможешь процветать и верить, что они вседержители. Ты уступаешь им. А они даже не люди. Думаю, им и в аду нет места. Они никогда не раскаиваются, презирают всех, кто не их поля ягода, и ловят кайф от сознания, что мучают таких, как ты. Они давно разложились, осталась одна гниль, но и им нужна... подкормка. А кормятся они тем, что делают из людей себе подобных. Это вирусы, которые заражают страхом, подлостью, низостью. Глядишь, был неплохой человек, а стал вирусом. Так пополняются их ряды. Им приятно сознавать, что вокруг все одинаковые, все дерьмо. Если же ты не уступаешь, прикладывают все силы, чтобы сжить тебя со свету. Тут уж все средства хороши. И вдруг ты пускаешь пулю в лоб. Они на коне, получают повод сказать: видите, так будет с каждым, кто посмел противостоять нам, останутся жить те, кому мы позволим. И вирусов становится больше и больше. Так-то, Иволгин. Ты хочешь подкормить их своей смертью? Тем, что сдался? А твоя дочка? Ей ведь расти среди них, и ты уже не сможешь поддержать ее. Хочешь, чтобы и она стала вирусом? Ты просто не подумал, Иволгин. А ты должен думать.

– У меня нет выбора, – упрямо, но уже с надеждой произнес Аркаша.

– Выбор всегда есть, запомни. Знаешь что... приходи завтра в одиннадцать ночи на старое кладбище.

– Куда?!

– На кладбище, – сказал человек так просто, будто пригласил к себе домой на чашку чая. – Я надеюсь, завтра ты передумаешь умирать... Только обязательно приходи, хорошо?

– Хорошо, – с некоторым сомнением в голосе пообещал Аркаша.

– А теперь иди домой. Тебя ждут жена и дочка. Подвезти?

– Нет, я пройдусь. Мне надо подумать.

– А ты не... когда я уйду?

– Нет, – горько усмехнулся Аркаша. – На это нужна решимость, а я только что ее потерял.

Они вдвоем вышли из парка тем же путем, через дыру в ограде. Когда человек садился в машину, Аркаша опомнился:

– Как вас зовут?

– Ким. Ким Рощин. Извини, но пистолет я оставлю себе. До завтра?

– До завтра, – произнес Аркаша, глядя вслед удаляющемуся автомобилю.

Дома его встретила жена, похожая на девочку, белокурая как ангел, с голубыми глазами, в которых задержались слезы:

– Аркаша, где ты был? Я... Мне было так страшно одной.

Он привлек ее к груди, поцеловал в макушку:

– Я встретил хорошего человека, мы посидели с ним... в парке.

– В парке? Под ливнем? Ты промок. Давай я приготовлю ванну и напою тебя чаем? Только сначала позвоню твоей маме, она тоже волнуется. Если хочешь, выпей. Тебе нужно, я знаю. Потому что... потому что понимаю, как тебе тяжело, но... не уходи.

Она разревелась. Словно чья-то рука сжала сердце Аркаши в кулаке и не отпускала. Это была сильная боль, появившаяся от сознания, что он счастлив. Да ведь всего час назад он чуть было не лишил себя счастья. А остальное... как-нибудь перемелется. Он шептал, прижимая жену:

– Я не должен был, я понял... Спасибо, Ким.

3

Проснувшись утром, Сабельников зевнул и учуял собственный перегар, будто все кишки пропитались спиртным и какой-то дрянью. Собственно, так и есть. Николай Ефремович проспиртован основательно. Но, как и подавляющее большинство пьяниц, заболеванием свое пристрастие к алкоголю он не считал, несмотря на постоянных спутников – нахалят-чертей. Вспомнив о них, мэр заворочался, осматривая кровать. Нахаленков не обнаружил. Вообще-то день впереди, успеют надоесть. Он давно привык к ним и покуда ощущает себя сильнее маленьких негодяев, исполняющих мерзкие пляски. Когда трезвый, их не видно вовсе. Но стоит принять рюмочку – они тут как тут, размером с мизинец. Потом, по мере увеличения опьянения, подрастают и становятся ростом с бутылку. Без них ему даже скучно бывает.

– Эй! – заорал Николай Ефремович. – Кто-нибудь! Отзовитесь!

Так орал он долго. Наконец один примчался с сонной рожей.

– Принеси попить, – сказал Сабельников. – Чего-нибудь пахучего, а то во рту как верблюд насрал.

Помощник притащил бутылку «фанты». Николай Ефремович высосал всю, несколько раз отрыгнув газы, и спросил:

– Сколько времени, какое число и куда мне переться?

– Сейчас семь утра, сегодня двенадцатое мая, четверг. В десять совещание.

– Иди, я еще посплю.

Помощник ушел, а Сабельников повернулся на бок, собираясь соснуть часок-другой, и увидел, что зеркало разбито. Поморщился: жена приедет, как откроет хлеборезку... А он купит новый стол с зеркалом и пуфик в придачу! Тра-ля-ля – проблема решена! А как разбилось зеркало? Он наморщил лоб. Не помнил.