Остаточная деформация (СИ)

О чудесах Зака Смита я прочёл в местной газете, в статейке «Благослови его Господь!» авторства старосты методистской общины Портервилля. Предвещает, дескать, исцеляет, утешает страждущих. Денег, что особо удивительно, не берёт. Практически ангел, принесённый в канзасскую степь южным ветром вместе с домом-фургончиком. Я бы забыл о дурацкой заметке через пару дней, мало ли подобных глупостей пишут в провинциальных газетах. Но так совпало, что следующим вечером я случайно встретился со старым приятелем Джоном Хэнком. Мы вместе учились, были в неплохих отношениях, а потом надолго потеряли друг друга из виду. Я спрашивал его о семье, работе и прочих вещах, о которых принято расспрашивать неблизких приятелей после пятнадцатилетней разлуки. Но Джон мог говорить только о Заке Смите. Зак поднял его из инвалидного кресла, в котором Джон просидел почти год после автомобильной аварии. Джон не врал, Сэмми. И я начал искать целенаправленно. В СМИ Зак засветился только однажды, именно в той заметке на предпоследней полосе, которая попалась мне на глаза. Но люди знали больше. Я нашёл троих надёжных свидетелей, прежде чем спохватился и бросил ненужные поиски. Какое мне было дело до Захарии Смита, в конце концов?»

Из «чикагской командировки» Джо вернулся быстро. С ним приехал высокий голубоглазый человек, который представился Заком, без «мистера». Сэм запомнил южный акцент и пыльные раздолбанные ботинки, казавшиеся совершенно чужеродными в их чистом доме. Мама вела себя так, будто никакого гостя не было. Обращалась только к мужу и сыну, задавала какие-то обычные вопросы, но тут же забывала ответы и спрашивала вновь. Сэму эти мамины странности к тому времени уже перестали казаться забавными. С некоторых пор они пугали его до икоты, до ночных кошмаров.

Зак приветливо улыбался, будто ничего не замечая. Потом они с папой закрылись в кабинете, а Сэм подслушивал. Он испытывал лёгкий стыд, но единственное, о чём действительно сожалел — слышно было плоховато. Из разговора двух мужчин, носивших имена библейских пророков, он улавливал только отдельные фразы.

«… Я не волшебник, Джоз. Слишком далеко…

… Зак, если нужно встать на колени, только скажи…

… дурак…

… не остановлюсь, пока…

… Дурак.

… ты можешь, я знаю…

… семь лет, Джоз. Но потом — тихий уход…

… Идёт! Спасибо, Зак. Ты настоящий…

… Заткнись, пожалуйста. Ты дурак, гений».

Зак Смит остался в их доме на три дня. Сэму он нравился, несмотря ни на что. Инстинктивно, наверное. Мама постепенно перестала заговариваться, забывать, что случилось десять минут назад, бессмысленно блуждать по комнатам. Грейс Петерсон стала такой как раньше, но только по-прежнему не замечала гостя. Проходила рядом, почти касаясь его груди плечом, и даже не поворачивала головы. Отец комично делал круглые глаза, разводя руками, значит, пустяки, можно не обращать внимания. Сэм был счастлив, что всё стало как прежде.

А утром четвёртого дня Джозайя уехал проводить своего друга и не вернулся. Ни вечером, ни завтра, ни послезавтра. Грейс заявила в полицию, приходил шериф, следователи, в доме топталась куча копов, но мистера Петерсона больше никто не видел. У копов не было шанса его найти. Ведь мама не помнила Зака, а Сэм молчал. Даже не плакал. В толстой тетради с сероватыми страницами, которую он нашёл в своей комнате после отъезда отца и мистера Смита, на первой же странице было крупно написано:

«Сэм, мама не должна узнать об этой тетради никогда. Также никому не говори про Захарию Смита. Я тебя прошу ради всех нас».

А на последней:

«Я не могу за тебя планировать твою жизнь, но, если вдруг станет невыносимо, поезжай в Портервилль, найди Захарию Смита и скажи ему: «Я знаю, кто вы. Я хочу к папе»».

*

Голоса звучали глухо, словно через толстую ткань. Берт хотел попросить, чтобы говорили громче, но язык отказался ворочаться. Устал за сегодня. Гелы так подолгу не привыкли разговаривать. Даже те, кто прекрасно социально адаптирован. Ничего, надо только сосредоточиться.

— А потом? — спросила Айрин.

— Мама умерла через семь лет и два месяца, — ответил Сэм Петерсон. — Просто не проснулась утром второго февраля. Зак сдержал слово. Болезнь за это время ни разу не возвращалась. Врач, который делал вскрытие, сказал коронеру, что мамин мозг напоминал выжатую губку. Док чуть не приплясывал на месте, слюной давился, пытаясь объяснить, какой это феномен — мамин выжатый мозг. Он говорил, что каким-то образом поражённые стариной Альцгеймером участки передавали свои функции другим, целым, до тех пор, пока совсем ничего не осталось.

— И что ты?

— А я… Мне было пятнадцать, Айрин. У меня умерла мама, а отец пропал без вести. Нет, меня не бросили. Семья лучшего папиного друга взяла меня к себе, они были классные, но… К семнадцати я вызубрил все записи отца и поехал в Портервилль.

— И там, в записях, — догадалась Айрин, — было это всё? — Она повела рукой, обводя неопределённо-широкий круг.