Остаточная деформация (СИ)

А кстати, Берт так и не услышал вчера, встретились ли старший и младший Петерсоны на Паоле — провалился в жар-забытьё. Кто-то сидел рядом с ним, прикладывал ко лбу холодный компресс. Гораздо приятнее, чем голым задом в ледяной ручей. Утром от слабости Берт едва языком ворочал, но к вечеру оклемался, даже выполз во двор посидеть на лавочке с Айрин.

Айрин его сомнения не волновали, она смотрела поверх забора на заляпанный кровью заката дальний лес. Берту этот лес тоже нравился, и хорошо, что рос тот и на склоне горы, иначе ёжика бы лысого из-за забора было видно. Высокий забор.

От кого, интересно, прячемся?

— А что, хищники тут злые? — спросил, не удержался. Лучше бы про Сэма и Джозайю. Айрин-то наверняка дослушала до конца.

— Волки, — пожала плечами Айрин, явно думая о другом. — Лизка всё хочет волчонка приручить, чтоб как собачонок рос, но пока никак. Она по своему псу страх как скучает, но не вкрай же дура, чтобы в волчье логово лезть и отбирать малого у матери.

Берт не имел понятия, кто такая Лизка и насколько она дура, но машинально кивнул. В древнем хвойном лесу за озером Мичиган водились волки. И громадные чёрные медведи, и прочая живность, как хищная, так и травоядная. Тщательно контролируемое поголовье, любимцы старого Исаака. Берт гостил там дважды. Крупные бурые звери смотрели на чужака с презрительным равнодушием, милостиво позволяя наблюдать за своими играми. Они даже не пытались напасть и уж точно не боялись двуногих крылатых, отчасти покрытых перьями. А Исаака так и вовсе любили. «Как до грехопадения, приятель», — посмеивался Исаак, почёсывая глыбу лба полуседого вожака стаи. Но те волки были сытыми… А в посёлке был хлев со свиньями — ещё не очень похожими на домашних, но уже на правильном пути. Запашок, мухи, фу. Но мясо доступное и вкусное.

— За свининкой приходят? — озвучил свои мысли Берт.

— Да на фиг оно им сдалось, — всё так же рассеянно отозвалась Айрин. — В лесах дичины полно, зачем на самострелы лезть? Чай не дурнее Лизки.

— А забор тогда от кого?!

Девушка удивлённо вздёрнула брови, но тут же сообразила:

— Ну да, ты ж провалялся почти весь день. Забор от отказников. Ну, от тех, кто не захотел жить в общине. Или кого выгнали к чёртовой бабушке. Про «по рогам» Стасик не шутил.

— А, так это он объявление для прибывших писал? — невольно хихикнул Берт, пытаясь мысленно внести поправку в расклад. Ещё и отказники какие-то, не было печали. — Шутник, надо же, кто б мог подумать. «Через пол часа ачутишся»…

Но Айрин не поддержала.

— С шутками у Стасика не очень, — сказала она. — Никак, я б сказала. Он таким родился.

— Каким? — не понял он.

— Ну, неграмотным. У него нет гена бабли. Дефект такой, понимаешь? Он сам учился читать, писать и говорить. Каринка рассказала.

Берт часто заморгал. Как это — нет гена бабли?!

Он мог вообразить человека без руки или ноги, видел гела без крыльев, руки без гела, странных зверей Нудного Ника, себя в зеркале во время трансформации, но не мог представить девственно чистый разум без вложенных в него знаков и звуков исходной речи.

— Вот вы где! — звонкий голос Григория появился на долю секунды раньше, чем он сам — из-за угла хаты. Станислав следовал за приятелем беззвучной тенью. — Идёмте смотреть, что мы из ваших железяк навертели. Берт, ты ахнешь!

Скромностью Гриша не страдал, но и нахальство ему тоже шло. Берт хотел сказать, что в радиодеталях смыслит чуть меньше, чем ничего, но вовремя сообразил, что от него не требуется смыслить. А восхищаться он умеет хорошо.

— Идёмте, — покладисто согласился. — Ахну.

*

Стриженная девчонка мгновенно подставила плечо, бледный светловолосый парень принял опору и медленно поднялся с лавки. Гриша увлечённо токовал, как тетерев в брачный сезон, Станислав иногда угукал громадным филином.

Сэм Петерсон наблюдал, как компания заворачивает за угол дома, и хмурился.

Ему нравился Берт, ему нравилась Айрин. Неглупые, неагрессивные, сообразительные, с целями, далёкими от мародёрства или бесцельного разрушения. Конечно, вернуться у них не получится, и они спокойно вольются в общину. Будут очень полезными. Они ведь всем понравились: симпатичные, компанейские, дружелюбные. Берт стоически терпел боль и не ныл, хотя, судя по всему, явился он из века навскидку конца двадцать первого — начала двадцать второго, а они там все изнеженные до чёртиков. Айрин вообще прелесть, за сутки ухитрилась очаровать даже замкнутую, нелюдимую Бетси.

Но…

Отец учил: «Слушай свою интуицию Сэм. Она тебе досталась от мамы, её доля наследства».

Сэм улыбнулся. Всё лучшее, что обнаруживал в сыне, Джозайя Петерсон приписывал генам жены. На крайний случай — её воспитанию.

Он говорил: «Демократические ценности заканчиваются там, где встаёт вопрос выживания социума. Даже если размеры этого социума покажутся смешными тому, кто был в Нью-Йорке. У нас больше ничего нет. Понимаешь, ничего — во всём этом мире. Нельзя удрать в Австралию или в Европу, если не заладилось. Если что-то по-настоящему скверное случится с общиной, исправлять будет поздно. Ресурсы пока ничтожны. Единственный выход — предотвращать».