Остаточная деформация (СИ)

Уже начало смеркаться, когда Пети взял ярко-синий кар и задал координаты дома Авессалома-старшего. В последний момент чуточку изменил пункт прибытия — так, чтобы немного пройти пешком, проветрить голову. Путь по воздуху занял двадцать три минуты: тёмный массив леса стремительно надвинулся, распавшись вблизи на отдельные деревья. Асфалитовая дорога без траволатора приятно спружинила под подошвами.

— Спаси…

Шёпот был одновременно бестелесный и мучительно чёткий, будто бы звучал прямо в голове, где-то чуть выше переносицы.

Пети рывком обернулся.

На обочине, в пяти шагах от кара, стояло дитя. Птенец, не старше десяти лет — один, без стаи. Пети показалось, что он знает этого ребёнка — огромные голубые глаза, светлые пушистые локоны, ручки-веточки, — но этого точно быть не могло. Сумерки, это всё они проклятые наводят тончайший флёр неопределённости, заставляют воображение искать несуществующее сходство с чем-то знакомым. Птенец смотрел на взрослого равнодушно и отстранённо — ни намёка на узнавание.

— Привет, — сказал Пети как можно ласковее. — Ты потерялся? Тебе помочь?

Птенец хлопнул веерами тёмных ресниц, встряхнулся, словно просыпаясь.

— Нет. Я знаю дорогу, спасибо, старший.

— И где твоя стая?

— Там. — Птенец махнул рукой.

Пети машинально проследил направление и похолодел: малыш точно указывал на санаторий с больными «синдромом четвёртого греха».

— А как зовут твоего куратора?

Взгляд птенца затуманился, как бывает при напряжении памяти. Розовые пухлые губки плавно сложились бутоном-трубочкой и раздался низкий вибрирующий звук, совершенно не ассоциирующийся с нежным детством. Ребёнок басовито гудел, а Пети боролся с тошной мутью.

— Нет, — сказал он, когда гудение стихло. — Ты перепутал. Гелов так не зовут. И здесь нет твоей стаи. — Пети присел на корточки, взял в руки маленькую ладошку. Браслет, хвала Древу, был на месте, как и необходимые сведения на нём. — Твоего куратора зовут Кирилл, и он уже четыре раза вызывал тебя. Идём.

Птенец заплакал — тихо, безнадёжно, как плакали человеческие дети в погибающих ветвях, когда начинали понимать, что мама больше не придёт никогда. Гельские птенцы не должны так плакать, как не должны в Гелио плеваться смертью плазмомёты.

Пети взял малыша на руки, прижал к себе, гладя по волосам. В Гелио так не принято делать, почти неприлично, но ангелы — уже не гелы.

— Всё будет хорошо, — пообещал ангел. Птенец обнял его за шею, прижался мокрым личиком. — Всё будет хорошо, обязательно.

Пети усадил малыша в кар, залез следом, поднял машину в воздух и развернул к городу.

Он отвезёт птенца к куратору и вернётся домой, чтобы продолжить свою войну. Аве, конечно, старший, мудрый, почти всемогущий, но… Пети давно вырос. И свои проблемы должен решать сам.

*

— От любишь ты по ночам шляться, — неодобрительно буркнула стена.

Замотанный службой опеки до полной невменяемости, Пети только повернул голову.

От стены его дома отделился знакомый силуэт.

— Привет, Василь, — сказал Пети, радуясь, что так устал. Он знал, что сейчас услышит, был готов, но острая волна горя снова подступила к сердцу.

— Та привет уже, — хмуро подтвердил армеец. Над его правой бровью алела свежая ссадина. — Идём, дохляк, дело есть. Ты на каре? То хорошо, я набегался сегодня, как лось, ещё и тут час стенку подпирал.

— И… куда едем? — слегка растерялся Пети, ожидавший совсем других слов.

— К нам, в казармы. Ты кашу заварил, теперь будь добреньким, помогай разгребать.

Ангел вцепился в дверную ручку, чтобы не потерять равновесие.

— К-какую к-кашу?

— Шо-то ты совсем раскис, приятель, — неодобрительно покачал головой Василь. — Такую кашу. Велел вчера за Дани присматривать?

— Велел, — покаянно признался Пети, боясь верить в невозможное. — Точнее, просил.

— Ну мы с ребятами и присмотрели. В общем, надо шо-то решать.

— Так что ты тут соляным столбом торчишь?! — заорал Пети, срываясь с места. — Погнали, погнали!

Глава 16. Вальсируем

Ну, а здесь,

Среди пламенной этой тьмы,

Где и тени живут в тени,

Мы порою теряемся:

Где же мы?

И с какой стороны — они? Александр Галич

Паола

Айрин явно хотела сказать что-то ехидное. Ну вот глаза у неё по-особенному сощурились, всегда она так делала перед тем, как съязвить. Но всё пошло как-то вкось — ну, как всегда.

Пространство вокруг них внезапно замкнулось в кокон, чьи стены оглушительно вибрировали от ритмичного «ды-бы-дым, ты-дым, ты-бы-дым!». Обомлев, Берт слишком медленно развернулся: чёрная, косматая глыба была уже совсем рядом. Конь сосредоточенно взмолачивал копытами землю, из-под которых летели во все стороны клочья мягкого дёрна. Он не ржал, только надсадно храпел, словно двигались внутри громадной лоснящейся туши некие ржавые сцепления и тяги. Рыцарь — вблизи ещё более грозный, опасный и безумный — тоже скалился молча, занося над головой длинный меч. Не палку, а настоящий, облитый кровью закатных сполохов, стальной меч!

— Святые ё…