Остаточная деформация (СИ)

Два человека или ифера изображали гела и йорна. Они сражались на мечах слишком больших и толстых, чтобы быть настоящими. Ряженый в гела оделся в белый хитон, навязал на спину куцые белые крылышки, а на голову напялил странную конструкцию: к обручу крепился ещё один, потолще, выкрашенный золотой краской. Если смотреть издали и чуть прищурившись, то могло показаться, что золотой обруч парит над кудрявой головой. Тот, кто представлял йорна, затянулся в чёрное трико от шеи да пяток, а что не влезло в трико — кое-как вымазал сажей. Разумеется, на его голове торчали витые рожки, не то приклеенные к чёрным жёстким кудлам, не то пришпиленные таким же, как у псевдогела, обручем. Крыльев у «йорна» не наблюдалось, зато болтался привязанный к поясу верёвочный хвост. С кисточкой.

Мастерство художника вызывало некоторые сомнения, поскольку имелись вопросы к анатомии и перспективе. Но ему удалось передать выражение смертельной скуки на лицах обоих актёров.

Габриэль знал картину до последнего мазка, но всё равно пристально созерцал каждый день не менее пяти минут. Ритуалу было много лет. Гораздо больше, чем большинству живущих ныне гелов.

Сегодняшний день исключением не стал. Покачиваясь с пятки на мысок, начальник разведки Гелио созерцал ненастоящий бой, пыльные кулисы и дощатый настил нарисованной сцены.

По истечении обязательных пяти минут Габриэль включил коммуникатор, проверил систему тройной защиты канала связи, сходил к двери, проверив и там, и наконец-то набрал код.

— Приветствую владетельного Клео, — сказал он возникшей на экране рогатой, сине-чёрно-фиолетовой башке.

— Тебе тоже сдохнуть поскорее, Габи, — буркнул владетельный йорн. Его налобные чешуйки топорщились, что соответствовало наморщенному носу.

— Думаю, не дождётесь, — приветливо отозвался Габриэль. Он знал, что его голос неприятен слуху гелов, но слух йорнов эти частоты почти травмировали. — Вам есть, что рассказать по делу?

— Херня полная ваши теории, — рыкнул Клео. — Бьянка мертва. Но её маячок горел гораздо дольше остальных, так что продолжаем работать в том направлении.

К некоторой непоследовательности собеседника Габриэль давно привык, поэтому лишних вопросов задавать не стал. Только необходимый:

— А она успела?..

— Я тебе что, всевидящий? Она своё дело знает… знала, но гарантий не дам.

Габриэлю стоило труда не помянуть святых ёжиков. Но Клео нет смысла врать. Вроде бы. В любом случае, его слова проверить пока невозможно.

— Ладно, — сказал он, стараясь скрипеть посильнее и с удовольствием наблюдая, как Клео кривится почти по-человечески, — перейдём к проблемам мелким, но насущным.

***

Авессалом стар.

У гелов не считается дурным тоном спрашивать о возрасте, но Аве честно не помнит. Тысяча лет? Тысяча сто?.. Он самый старый гел на Гелио. Его называют Авессаломом-старшим, и второго такого нет.

Ум старого гела остёр, опыт бесценен, но на поддержание изношенного тела требуется много энергии. У Аве огромные крылья — до самой земли. Даже на лицо вживили перья: если не присматриваться, то на бороду похоже. Ему трудно ходить, но к двери подошёл сам, не использовал дистанционное управление дома.

— Проходи, шалопай, — ухмыльнулся Авессалом, пропуская Пети на широкую, залитую тёмно-розовым светом заходящего солнца веранду. — Рад тебя видеть. Я присяду, а ты сделай нам чай.

Он неторопливо опустился в плетёное кресло, застеленное шерстяным пледом. Пети знал, что стоять старику тоже непросто. Чай — это традиция, как и слова:

— Хоть кто-то в этом сраном городе умеет заваривать чай.

Они чаёвничали, болтая о пустяках. Только здесь Пети хоть на время переставали грызть тревога и неуверенность. Рядом с Авессаломом он чувствовал себя ребёнком, вечным учеником. По большому счёту, ему было плевать на уникальный опыт и колоссальные знания. Он просто любил старика с перьями на лице.

— Крыло покажи, — потребовал Аве после третьей чашки.

Пети покорно повернулся спиной и встал на колени рядом с креслом, чтобы учителю было удобно рассматривать.

Чуткие пальцы ощупали обрубок, перебрали мелкие перья. Что-то там подвигали. Пети мысленно поморщился: неприятно.

— Медленно, — недовольно сказал Аве. — Может, попробуем всё-таки подправить на уровне поглубже?.. Нет, страшно. Я уже говорил, что ты дурак, Пети?

Пети поднялся, отряхнул одежду.

— Говорил, — подтвердил охотно. — Если не ошибаюсь, сорок два раза, считая с этим.

Аве рассмеялся.

— Вся надежда на твоего Берта. Ты уверен, что он не струсит?

Пети прикусил губу. Он больше не пытался скрыть от старика тревогу.

— Он не струсит, Аве. Тот тест… я не говорил даже тебе… приспособляемость, интуиция и скорость реакции — не главное. Чувство долга и готовность к самопожертвованию. Ради этого, понимаешь?

— Умно, — кивнул Авессалом. — И?

— И теперь я боюсь, что чересчур не струсит.

Старик, кряхтя, потянулся за чайником — тот висел на подставке над огоньком свечи, грел пузатые бока. Тонкий аромат кедрового масла расходился от язычка пламени почти осязаемыми струйками.