Остаться в живых

Недовольство Глеба было вполне объяснимым. Как человек своего времени он привык считать торжественной, выходной одеждой строгие деловые костюмы, а не яркие, аляповые наряды, каковые рассматривал только в качестве альтернативы для отдыха на пляже… Да и то, предпочел бы что-нибудь поскромнее, менее… дикое.

Суетившийся вокруг него куафер… или не куафер?.. короче, просто – портной, прекратил на время свое мельтешение вокруг Волкова и спросил:

– Господин чем-то недоволен?

Господин действительно был недоволен. Он долгое время пытался переубедить портного, но тот упрямо стоял на своем, отметая все возражения тем непоколебимым доводом, что пурпурный цвет – благородный цвет настоящих правителей. Глеб вынужден был скрепя сердце смириться с попугайской расцветкой своего выходного костюма, напомнив себе, что не стоит выделываться по пустякам и испытывать терпение местных высокопоставленных лиц, от которых он в немалой степени зависит.

Все же не вытерпел и попытался осторожно высказать недовольство:

– Мастер, вам не кажется, что это – слишком… – он указал глазами на костюм и повторил: – Да, слишком…

Портной горестно вздохнул, уже устав за время примерки спорить с Волковым, и вновь словно капризному ребенку повторил:

– Не понимаю, маркиз, что вас не устраивает? Великолепный костюм, сшитый как раз по вашей фигуре.

А какой материал на него пошел?! Лучший из тех, что можно достать! А цвета?! Благородный пурпурный, золотой, строгий черный… Все используемые цвета хорошо сочетаются друг с другом…

Глеб был согласен, что цвета, действительно, сочетаются, с этим не поспоришь. Вот только черного – ремень, ножны клинка и сапоги, – могло бы быть побольше…

Видимо, последнюю фразу он произнес вслух, поскольку мастер сразу вскинулся:

– Больше?! Ваше высочество, излишек черного придаст вашей фигуре ненужную мрачность! Это же бал, ваше высочество, вы должны привлекать внимание ваших подданных, а не отпугивать их от себя. Мы же с вами это уже обсуждали, маркиз. Но если вы настаиваете, мы можем его заменить, хоть, честно говоря, я не могу взять в толк, что вас не устраивает.

Волков перевел взгляд на остальные костюмы, столь же яркие, с преобладанием все того же пурпурного цвета и в ужасе замотал головой. Лишнюю порцию издевательств – и как только женщины могут получать удовольствие от этих дурацких примерок?! И не только могут, но и получают! Достаточно только вспомнить кошмар всех настоящих мужчин – бутики! – он бы точно не вынес! Поэтому покорно позволил портному делать его работу. Только крепче стиснул зубы и страдальчески прикрыл глаза, когда тот, закончив с одеждой, переключился на его шевелюру. Для этого мастеру, уступающему Глебу в росте, пришлось забраться на деревянную скамеечку. Усаживать Волкова в кресло, чтобы облегчить себе работу, тот не стал, опасался помять костюм, над которым так долго трудился.

Глеб задумался, вновь запутавшись, кем является же все-таки является этот портной-куафер по профессии. Покопавшись у себя в голове и перерыв там все закоулки, он решил, что куафер, если память Волкова ни с кем ему не изменяет – это что-то наподобие парикмахера. А портной – это уже кутюрье. Правда, насколько он помнил, обычно эти профессии не совмещались, каждый выполнял свою долю работы. Здесь же до разделения обязанностей то ли не додумались, то ли решили на нем сэкономить. Оно и к лучшему! Двух въедливых субъектов он бы точно не выдержал!

Чувствуя, как ловкие быстрые пальцы мастера что-то творят с его волосами, отросшими за прошедшее время, но все еще возмутительно короткими для благородного господина, Глеб – терпел. Когда тот подключил к делу какие-то баночки-скляночки – терпел. Когда стал чем-то посыпать волосы – сдержался. Когда мастер, попросив Волкова прикрыть глаза, стал наносить легкие, быстрые мазки на веки и лицо – не выдержал! Повернулся к зеркалу, несмотря на возражения куафера, и… оторопел!

Действительно, оторопел! Без всяких преувеличений. Распиравшая его злость, волной смыла все запреты и желание не спорить, стоило Волкову увидеть в зеркале свое изменившееся лицо. Белокурые волосы были завиты, делая его похожим на пуделя, посыпаны чем-то типа золотой пудры и отбрасывали сверкающие искорки при каждом движении головы. Веки также были подкрашены золоченой краской. Брови подведены. Даже губы стали пунцово-красными, после того, как мастер над ними поработал. Глеб взревел диким ревом, заставив задребезжать стекла, а мастера – испуганно отскочить:

– Что это! Ты че натворил, ур*д, – тыча пальцем в зеркало, орал Волков. – Это, что, б*я, за картина Пикассо! Ты за кого меня принимаешь?! Разрисовал как пи**да, су*а! – надвинулся угрожающе, сжав крепкие кулаки. – Я тебя самого щас так разрисую, без всякой краски, что никакой пудры замазать не хватит! Будешь сверкать своим тейблом, как светофор на перекрестке! Да я…