Оставь страх за порогом

– Считаешь, что курок спустил не он?

– Поклясться в этом могу.

– Запах пороха не выветрился, значит, стреляли незадолго перед нашим приходом.

– Это точно. Приди чуток пораньше, и не было бы трупа, убивца поймали живехоньким.

Что они еще говорили, Магура не слышал – чекист снова потерял сознание.

Рапорт Г-ну полковнику Секринскому

Имею честь доложить, что после того, как наш агент телефонировал о получении донесения и приказе доставить его за линию фронта, к нему был послан поручик Грум-Гримайло с урядником Ярмаковичем. Прибыв по указанному адресу, названные лица обнаружили агента застреленным, а также неизвестное лицо, имевшее паспорт на имя Ивана Пушкарева, револьвер системы наган с полным барабаном патронов.

Труп агента отправлен в мертвецкую лазарета, арестованный препровожден во внутреннюю тюрьму контрразведки. Штабс-капитан Эрлих

15

– Я не понял, где донесение подпольщиков, о котором поспешил доложить перевербованный? Обещали положить мне на стол.

– К нашему общему сожалению, донесение красных бесследно пропало. Известно точно, что Никифоров получил его для отправки за линию фронта. Мы собирались снять с документа копию, которая помогла бы выйти на автора донесения, послали поручика, но он нашел нашего агента убитым, крайне важного документа при нем не было. Обыск задержанного тоже ничего не дал, кроме фальшивого паспорта и револьвера у него ничего не было. – Искали хорошо? – Обшарили весь дом, подняли половицы, залезли в подпол, на чердак, но увы.

– Имевшийся у Никифорова документ не мог раствориться, улетучиться!

– Никифоров мог солгать о получении документа, чтобы поднять свой авторитет.

– Это исключается – перевербованные, как правило, патологически трусливы, боятся в чем-либо провиниться перед начальством, тем более лгать. Имея копию вражеского донесения, мы могли выйти на того, кто писал. Необходимо в наикратчайший срок пресечь утечку секретной информации. Втесавшийся в наши ряды враг опаснее дивизии. Кто расправился с Никифоровым?

– Только не арестованный, из его оружия давно не стреляли. Прилагаем все усилия, чтобы найти убийцу.

– Будьте требовательней к подчиненным. Нам сопутствовала удача – подпольщики доверили завербованному, содержателю большевистской явки доставить важный документ. Тот был почти в наших руках… Всем нам грош цена, если не прекратим утечку из штаба секретной информации.

– Смею напомнить об успехах, среди них арест подпольщика на их явке. Если профессионально поработать, он даст показания, узнаем, под какой личиной орудует у нас их человек.

– Плохо знаете противника. Враги готовы принять смерть, лишь бы настали эпоха социализма, новый мир…

– Поручу работать с арестованным поручику, это явится для него хорошей практикой. Научил его многому, верю, что сумеет сломать упрямство большевика. Если потерпит неудачу, не добьется признания, не выведает имя действующего за нашей спиной врага, за дело возьмется ваш покорный слуга.

Грум-Гримайло воспринял приказ самостоятельно провести первый допрос подпольщика как подарок судьбы, возможность проявить себя, продемонстрировать умение разоружить арестованного, получить от него нужные сведения. И, бросив все другие дела, поспешил в подвал.

Охраняющий камеры предварительного заключения усатый урядник при виде поручика вытянулся, прижал руки к бокам, кивнул на стоящее у ног ведро.

– Удумал вражину водой окатить, чтоб быстрее в себя пришел, а он уж на ногах.

– Отвори, – Грум-Гримайло переступил порог камеры, где у зарешеченного под потолком окна стоял Магура.

«Влип, – ругал себя чекист. – Во-первых, не уберег Никифорова, следовало опередить офицера. Во-вторых, не нашел кисет с донесением, он у врагов. Главное, попал в плен». Мучал вопрос: почему минувшим вечером в доме Никифорова враги врали, будто тоже ищут кисет, когда он у них?

– Прошу прощения, но вынужден нарушить одиночество.

Магура обернулся. Грум-Гримайло стоял, картинно отставив ногу.

– Возникла необходимость побеседовать без свидетелей, составления протокола, так сказать по душам, тет-а-тет. Как себя чувствуете?

– Сносно, – признался Магура. – Спасибо, что оставили голову целой.