Оставь страх за порогом

Фомин впервые увидел главнокомандующего Русской армией в конце октября 1920 года в Севастополе у памятника адмиралу Нахимову. Барон Врангель предстал перед собравшимися на площади горожанами, выстроившимися войсками в белоснежной черкеске (ротмистр подумал: «Отчего имеет прозвище Черный, когда любит белый цвет?»), папахе. Чеканя шаг, Петр Николаевич прошел мимо развернутых фронтом пехотных и казачьих полков, поднялся на наспех сооруженную трибуну и произнес «тронную» речь по-кавалерийски рубленными фразами.

Фомин отметил, что выступающий держится вполне уверенно:

«Такой не станет играть в демократию. Как никогда прежде, нам необходима крепкая рука, крепкая воля, иначе завязнем на полуострове или нас сбросят в морскую пучину. Еще Гельвеций утверждал, что каждый народ обязан иметь собственного вождя, коль подобный отсутствует, следует его выдумать. Мы такого избрали, дай-то Бог, чтоб в очередной раз горько не ошиблись. Будем уповать на Всевышнего, на черта, дьявола, продадим души кому угодно, лишь бы наконец познали радость забытых побед, белому движению[66] вернулась утраченная слава».

Как все на площади, Фомин не спускал взгляда с худощавого, довольно рослого человека на трибуне, который до посинения пальцев крепко сжимал рукоятку кинжала на пояске с насечками, с пафосом говорил:

– Я встал во главе армии без страха, упрека и колебаний! Верю, что Господь Бог не допустит гибели нашего святого дела освобождения многострадальной матушки России и даст силы вывести армию из тяжелейшего положения, в какое она попала. Непоколебимо верю, что вскоре дождемся святого дня воскрешения России! – И почти дословно повторил ранее подписанный манифест: – Слушайте, русские люди, за что мы боремся! За поруганную веру и оскорбление ее святынь. За то, чтобы русский народ сам выбрал себе хозяина. Поверьте мне, русские люди, спасите Родину!

«К соотечественникам обращается остзейский немец!» – с неприязнью подумал Фомин.

За три дня до торжеств (им предшествовал молебен в Морском соборе) смещенный с поста главковерха Деникин издал последний приказ:

§ 1. Генерал-лейтенант барон Врангель назначается Главнокомандующим вооруженными силами Юга России.

§ 2. Всем частям, шедшим со мной в тяжелой борьбе, – низкий поклон. Господи, даруй победу армии, спаси Россию!

Врангель не замедлил продиктовать свой первый приказ, более похожий на обращение:

Я сделал все, чтобы вывести армию и флот с честью из создавшегося положения. Уверен, что Добровольческие войска и флот, с которыми я делил победы и часы невзгод, грудью своей защитят подходы к Крыму. С верой и помощью Божьей приступаю к работе.

После торжеств на площади Фомин довольно часто вспоминал барона, его долговязую фигуру, многообещающие слова. Однажды в ресторане, изрядно приняв на грудь, осоловело смотрел на эстраду, где певец в балахоне Пьеро пел под аккомпанемент расстроенного фортепиано:

У нас теперь одно желанье —
Скорей добраться до Москвы,
Увидеть вновь коронованье,
Спеть у кремля «Аллаверды».

«Собачьи бредни, – с горечью подумал Фомин, – монархические иллюзии. Барон, ничего не скрывая, заявил предельно ясно, что эпоха единой и неделимой безвозвратно завершилась, Дом Романовых никогда не вернется на трон, бывший царь с многочисленным семейством переселился в загробный мир. Надо трезво смотреть на все, некогда сильная армия судорожно цепляется за Крым, со дня на день ее сбросят в морскую пучину».

В начале осени, когда из-за горной гряды на прибрежные города надвинулись грозовые тучи, на полуостров хлынул поток беженцев. Смертельно уставшие и напуганные арестами, конфискацией люди мечтали поскорее покинуть ставшую неласковой к ним Отчизну, попасть в благодатную, не знающую уличных боев, смены власти заграницу, где уже не придется опасаться за собственную жизнь. Причалы в крымских портах круглые сутки осаждала беснующаяся толпа, на пароходы рвались банкиры и коммивояжеры, врачи и писатели, экзальтированные дамы и священнослужители, потрошители сейфов и шулера. Над Ялтой, Севастополем, Феодосией стонали гудки, не смолкали ругань, плач, взывание к Богу. При толкотне с причалов падали в море не только баулы, чемоданы, но порой и люди.