Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали. Последнее безмятежное лето перед Второй мировой

Отправляясь в Шотландию за материалом для биографии Марии Стюарт, он пригласил ее с собой. Как стенографистку, которая записывала все, что он диктовал, но в первую очередь как пытливую собеседницу, как очаровательную молодую женщину, горевшую желанием знать все о жизни шотландской королевы – какой она была в действительности и какой представляется сегодня, какой ее видит Стефан Цвейг и какой увидит ее (его глазами) она.

Долгое время Фридерика Цвейг ни о чем не догадывалась. Она была слишком уверена в том, что знает своего мужа, и слишком презирала бледную Лотту. Она слишком понадеялась на то, что ее жизнь в качестве фрау Цвейг будет неизменно течь так же, как текла до сих пор. Вот почему она упустила из виду эту любовную интрижку. А вот ее муж – нет. И узнала она об этом не от него, ей пришлось выуживать все из намеков и рассказов друзей.

Со временем она вынуждена была признать, что что-то сломалось и ничего поправить уже нельзя. Удаляясь все дальше от Австрии и от желтого замка, он отдалялся и от нее.

* * *

Фридерика привязалась к дому в Зальцбурге, привыкла к его величию и великолепию, как мил он ее взору. Ей непонятен ужас мужа перед обыском в доме. По крайней мере, она не разделяет его ужаса. Она по-прежнему может там жить, и жить прекрасно. Вместе с двумя взрослыми дочерьми.

Цвейг, заслышав о своих дочерях, тут же закипает: несамостоятельные, незамужние, привередливые, самовлюбленные дуры – неудобоносимое бремя в его жизни. Это сквозит во всех его письмах. Но самое тяжкое бремя – их мать.

В последний раз, когда она была в Лондоне, они только переписывались. Он установил часы, в которые она ни под каким предлогом не должна была находиться в квартире. Он нуждался в покое и тишине. Она с этим не считалась. Он выходил из себя. Она упорствовала. Он был сама уклончивость, ненавидел конфликты, особенно такие, как этот, когда все поставлено на карту. «У тебя сердца нет», – писала она ему, уезжая из Лондона в Зальцбург после очередной перепалки.

* * *

Фридерика уже не только подозревает, что Цвейг и Лотта Альтманн в близких отношениях. Перед отъездом в мае она зашла в первый попавшийся ресторан и увидела его с Лоттой. В письме к мужу она назвала это «неловкой встречей». В переписке со Стефаном Цвейгом она всегда именует Лотту Альтманн только «А» или, в ироничных кавычках, «ваша наперсница». Друзьям же она говорит о ней не иначе как о «змее подколодной».

* * *

Стефан Цвейг ищет убежища в этом мире. Разрывая узы за узами, по возможности не причиняя никому вреда. Иллюзия. Узы только стягиваются все туже.

Новая книга тоже не радует. И надо же, именно в свободной Швейцарии зреет протест. В мае в Женеве и других швейцарских городах прошли юбилейные торжества по случаю Реформации. Кальвина почитали национальным святым. И его-то Цвейг в своей книге вывел как предтечу Гитлера. Друг, коммунист Ромен Роллан, бурно поздравляя Цвейга, писал ему из швейцарского Вильнёва: «Ваша книга вышла аккурат к четырехсотлетней годовщине Реформации. Боже упаси вас поселиться здесь в один прекрасный день. Берегитесь гнева момьеров[21]! Когда выйдет французское издание, вас разорвут в клочья. Вам никогда не простят посягательства на Кальвина».

Поздравление Роллана, воинственного, закаленного в политических баталиях борца, лауреата Нобелевской премии по литературе, отнюдь не было шутливым. Он всегда настраивал Цвейга на боевой лад, хотя, похоже, не очень верил, что его друг решительно последует за ним. Но это письмо Роллана повергло Цвейга в ужас. Разве этого он хотел? Неужели ему остается пожинать только ненависть, тем более за книгу, героем которой он сделал мягкого, склонного к компромиссам, осторожного Кастеллио? За это французы[22] собираются разорвать его в клочья? Его, призывающего к примирению, взаимному вслушиванию, пониманию? Да, вероятно, все так и будет в этом мире, в этом году, на этом континенте. Мало того, под напором своего издателя Райхнера он так спешил закончить книгу, что допустил некоторые исторические неточности, сохранившиеся в первом издании. Еще один повод для радости его врагов. Травля не прекращалась.

Стефан Цвейг оказался на жизненном перепутье. Он устал, он подавлен и раздражителен. От литературы тошнит, признавался он. Больше всего ему сейчас хотелось бы скупить весь тираж «Кальвина» и сжечь. «Единственный способ победить ненависть – одолеть ее в себе», – писал он Роллану. Он мечтал забиться в мышиную нору. И, главное, больше не читать газет. Мир, литература, политика – как было бы прекрасно ничего о них не знать. Но куда же он может удалиться? Где его мышиная нора на это лето?

Пляж в Бельгии, белые дома, солнце, широкая набережная, маленькие бистро, перед ними море. Он решил ехать в Остенде.

С Лоттой.

«Милая фройляйн Альтманн», – пишет он из Вены в Лондон 22 июня, сообщая ей, что они проведут июль в Остенде вместе, и уже со следующей недели.

«Большие чемоданы ни к чему», – добавляет он. И: «Мы будем просто жить».

* * *