Осточерчение

И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, – я куплю нам
хлеба, сниму нам клеть, не бросай меня одного взрослеть,
это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что
для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты
не рада».

Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть

вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже.
У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов
и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.

Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет

до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто
арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить
тебе на порог), и курю как дьявол, да всё не впрок, только
вкус селитры.

Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего

быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать.
Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой
листвой, Питер Пэн, Иванушка, домовой, не отдай меня
вдоль по той кривой, где тоска и похоть».

И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом

в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим.
Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать,
опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.

Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек

и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не
замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет
ещё двадцати, всего спросу – радовать и цвести, как всегда
вначале.

Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не

мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать,
робея. Есть вокзал и сцена, а есть жильё, и судьба обычно
берёт своё и у тех, кто бегает от неё – только чуть грубее».

И стоят в молчаньи, оглушены этим новым качеством

тишины, где все кучевые и то слышны, – ждут, не убегая.
Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной
проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.

24 июля 2012 года

Мало ли кто