Тара Дьюли поёт под плеер («эй, мисс, потише вы!»)Носит строгие туфли с джинсами арэнбишными,Пишет сказки – чужим ли детям, в порядке бреда ли.Танцевала в известной труппе, пока не вышибли.Тара дружит со всеми своими бывшимиТак, как будто они ни разу её не предали.Тара любит Шику. Шикинью чёрен, как антрацит.Он красивый, как чёрт, кокетливый, как бразилец.Все, кто видел, как он танцует, преобразились.Тара смотрит, остервенело грызёт мизинец.Шику улыбается, словно хищник, который сыт.Когда поздней ночью Шикинью забросит в клубБожия карающая десница,Когда там танцпол для него раздастся и потеснится,Когда он, распаренный, залоснитсяКаждым мускулом, станет жарок, глумлив, несносен,И улыбка между лиловых дёсен,Между розово-карих губ,Диско грянет тяжёлой рокерской бас-гитарой,Шику встретится вдруг эмалевым взглядом с Тарой,Осознает, что просто так ему не уйти;Им, конечно, потом окажется по пути,Даже сыщется пару общих знакомых, общихТем; он запросто едет к ней, а она не ропщет,(«я не увлекусь, я не увлекусь, я не увлекусь»);Когда он окажется как египетский шёлк наощупь,Как солёный миндаль на вкус, —Ещё не просыпаясь, чувствуешь тишину —это первый признак.Шику исчезает под утро, как настоящий призрак.Только эхо запаха, а точней, отголосок, призвукОставляет девушкам, грубиян.Боль будет короткая, но пронзительная, сквозная.Через пару недель она вновь задержится допоздна иБудет в этом же клубе – он даже её узнает.Просто сделает вид, что пьян.