Осторожно, двери закрываются

Была на редкость метельная снежная зима, сугробы завалили низкие окна домов на первых этажах, выползать из квартиры совсем не хотелось, да и Алка, питерская девочка, всей душой ненавидела холод. Они жарко натапливали квартиру обогревателями. Было невыносимо душно, он порывался открыть окно, но лежавшая в постели плотно укутанная Алка тут же начинала возмущаться.

– Вот, – пошутил он однажды. – Вот именно поэтому я на тебе никогда не женюсь! У нас с тобой разный температурный режим. Я задыхаюсь, а тебе замечательно! Или ты ждешь, пока я окочурюсь?

Алка смотрела на него совершенно новым, незнакомым и непонятным взглядом – с сочувствием и, кажется, жалостью. Определенно, в ее взгляде читалось пренебрежение. Предчувствуя беду, Свиридов жалко и растерянно улыбался. «Надо сгладить, отшутиться», – мелькнуло у него. Но ничего в голову не приходило. Так и стоял чурбан чурбаном.

– Ну и правильно, Свиридов! – усмехнулась Алка. – И не женись! Какая из меня жена, право слово.

Ровно через семь месяцев, в жаркий и влажный июль, Алка исчезла. Он вышел совсем ненадолго, кажется, в булочную или в аптеку, всего-то пятнадцать минут от дома, а когда вернулся, ее уже не было, как и ее вещей. Первая мысль – когда неторопливая Алка успела собраться? Он понимал, что искать ее бесполезно. Как и то, что ушла она навсегда. И никакие уговоры и разговоры не помогут, одно унижение. Алка не тот человек, спонтанных решений не принимает.

Полгода он сходил с ума, пил, потерял работу, не брился, не стриг ногти, пил воду из крана и грыз сухой хлеб, который подкладывала под дверь сердобольная пакистанка Айша, соседка напротив. Серьезно подумывал о суициде. Вспомнил про двор-колодец. Долго стоял у окна.

«И вправду, не питерец, – горько подумал он. – Не тянет. Так хреново, а туда, вниз, не тянет. Получается, я действительно типичный москвич».

Спустя пару лет узнал, что Алка удачно вышла замуж за молодого профессора, получила работу в университете, успешно защитилась и родила сына. В общем, дай бог всего и побольше питерской девочке Алле, умнице и красавице, за нее он был только рад. Но выскребался из этой истории долго, пару лет наверняка.

Уснуть не удавалось, чертовы мозги, чертовы воспоминания. Он встал, надел джинсы и майку и вышел из комнаты. «Покурю и успокоюсь, это всегда помогало».

На терраске горел ночничок, старый зеленый ночничок из той, прежней, жизни. Вспомнил, как Анна Ивановна под ним чинила носки. За столом, с рюмкой коньяка и с потухшей сигаретой, сидела его бывшая жена Валентина.

Увидев его, удивилась:

– Господи, Свиридов! И ты туда же! Тебе-то чего не спится, родственник?

– А черт его знает! Черти крутят. Призраки из прошлой жизни.

– Бывает, – глотнув коньяка, усмехнулась Валентина. – Но и это пройдет. – Кивнула на полупустую бутылку: – Хлебнешь?

– Видимо, не избежать. С тобой так и спиться недолго. – И, помолчав, озабоченно спросил: – Поддаешь, Валь?

– Да брось! – рассмеялась она. – Это я так, с устатку. Какое там «поддаешь»! Здоровье не позволяет.

Выпили еще по рюмке, все молча, без слов.

– Ну, давай расходиться? – нарушил угнетающее молчание Свиридов.

– Посиди еще, Жень, – тихо попросила Валентина. – Посиди. Что-то паршиво мне, хоть плачь. Правда, плакать я давно разучилась.

– Не отказывай себе, если хочется! – с притворным весельем отозвался он. – Знаю, иногда помогает!

– Не могу.

– Ну тогда расскажи мне про Катьку.

– Да нечего особенно и рассказывать, – начала Валентина. – Девочка неплохая, немного упрямая. Скрытная, молчаливая, ну ты заметил. Почти ничем не делится, только отрывками и обрывками. А в этот чертов балет она пошла зря! – Валентина повысила голос: – Я говорила, упрашивала! Но кто кого слушает, ты ж понимаешь! Уперлась как бык. И что? Да ничего. Стоит в седьмом ряду кордебалета, безо всяких подвижек. Да и не будет их, этих подвижек, я тебя уверяю! А все потому, что характера нет. Не в меня Катерина, совсем не в меня. Не пробивная, не бойкая. Ты знаешь, – она улыбнулась, – мне кажется, она в Людмилу Исаевну пошла, в твою мать! Ну характером, в смысле! А там, в этом мире, надо зубами, клыками, локтями. Да сейчас так везде, собственно, надо, и в балете, и в жизни. А она не умеет. Так и проторчит в седьмом ряду, всю жизнь проторчит, до самой пенсии. А что потом – ума не приложу. Ладно, посмотрим. – Валентина помяла в руке сигарету и закурила. – Ну и кавалер этот, Денис. Сердцем чую, что нет там любви – с его стороны точно нет. Так, просто связь. Встречаются – и ладно.

– Про маму расскажи, – полушепотом попросил он. – Как она… умирала.

– Как? Тяжело, Жень. С этой болезнью всегда тяжело. Все говорила: «Если бы сразу!» Почти полгода ее трепало. Я ездила к ней два раза в неделю, чаще не получалось.

– Понимаю. И за это большое спасибо.