Осторожно, двери закрываются!

Улица встретила меня промозглой погодой и туманом. Сырость и холод пробирали до костей. Метро манило ярким светом и теплом. Здесь не существует погоды.

Звук прибывающего поезда вызвал улыбку. Друг, который всегда приходит вовремя.

Почему-то сегодня, ожидая поезд, я испытывала нетерпение, которого раньше никогда не было. Казалось, я что-то забыла в этом вагоне. Вот он, мой вагон, второй от головы поезда. Я вошла и села на привычное место. В порванном сидении торчит уголок бумажки.

Интересно!

Аккуратно достаю листочек. Даже без очков вижу, что после моей записи, добавлена еще запись: «Я бы предпочла любящего и богатого мужа, чем поиски чувства, которое может меня убить. Ну или сделать несчастной».

По крайней мере понятно, что это пишет женщина, хотя, наверное, все-таки девушка. Подростковый максимализм так и выпирает!

Мы с ней чем-то похожи. Желание спрятаться и не рисковать. Что хорошего принесло мне это в жизни. Одинокие вечера? Слезы в подушку? Мне уже поздно что-то менять, вряд ли можно что-нибудь исправить, но начинать жизнь с этого?

Я достала ручку и дописала: «Когда-нибудь ты возненавидишь своего обеспеченного мужа и себя возненавидишь за душевную трусость. За то, что никогда так и не испытала…»

Моя остановка. Я быстро затолкала бумажку в сидение и рванула на выход.

Последние события вывели меня из состояния равновесия, вернее эмоционального анабиоза, в котором я пребывала последние несколько лет.

Душа почему-то потянулась к этой незнакомой мне девушке. Хотелось объяснить, что экономия на эмоциях, запихивание себя в комфортный режим, отсутствие стремлений и желаний в конце концов сыграет с ней злую шутку.

Одиночество…

Бескрайнее и непреодолимое одиночество. И сожаление. Сожаление об испытанном страхе и отказе от борьбы. И будет поздно, слишком поздно.

С этим настроем я и пришла на работу.

Максимовне сегодня было плохо. Я измерила давление, и оно оказалось высоким. Полчаса уговаривала ее выпить таблетки. Бабушка не хотела смотреть телевизор, не нужен был и новый планшет. Она тихонько лежала, не открывая глаз. Уговорить ее покушать мне так и не удалось. Я сидела возле нее и смотрела, как слабо, почти незаметно, поднималась и опускалась ее грудная клетка. Я вышла на кухню и позвонила дочери. Дочь вздохнула и сказала, что все как будет, так и будет, и попросила остаться с бабушкой на ночь.

Как медленно и неотвратимо угасает человек. Ничем нельзя помочь, когда жизнь просто закончилась. Чья-то жизнь заканчивается раньше, чья-то позже, а кто-то не живет уже при жизни!

Я с ужасом осознала, что я мертва уже очень давно. Я не живу, я существую, хотя сама не понимаю зачем! Зачем я тяну эту лямку так много лет?

Максимовна уходила из жизни тихонько, без боли и страданий, казалось, она просто засыпает. Она исчерпала свою жизнь до дна, испила до последней капли!

Она использовала каждую минуту своей жизни. В ее жизни было все: и счастье, и горе, и предательство, но она не сдалась!

А я сдалась! Опустила руки и позволила жизни просто волочь меня. Я просто жила и ожидала свою смерть, а Максимовна жила и радовалась каждому дню.

Я вспомнила ее вчерашние сияющие глаза и слегка дрожащие руки, держащие планшет.

К вечеру бабушке стало лучше, она открыла глаза и попросила молока. Я нагрела стакан молока, добавила ложечку меда, как она любила.

Я потихоньку с ложечки поила бабушку молоком. Максимовна зажмурилась от удовольствия.

– Маша, ты не представляешь, какое вкусное это последнее молоко! Дай мне стакан.

Я дала ей в руки наполовину полный стакан. Ее руки слегка дрожали, создавая рябь на поверхности молока, сухие пальцы нежно поглаживали ребристые грани стакана. Я не стала говорить ей, что ей еще жить и жить. Она знала все. Она знала, как и я, что это улучшение последнее в ее жизни, как и последний стакан молока.

– Хорошо, что сейчас со мной нет ни детей, ни родственников. Они бы суетились и плакали, я с ними вчера попрощалась. Хотела дожить до 95 лет. Мне почему-то казалось это важным. Я сделала в этой жизни все, что хотела. Устала я, Маша.

Она отдала мне стакан с недопитым молоком и взяла мою руку. Ее сухонькие теплые руки тихонечко сжимали мою ладонь.

– Маш, ты какая-то грустная сегодня. У тебя что-то случилось?

– Нет, Максимовна, у меня все хорошо.

– Тогда я посплю.

Старушка закрыла глаза и заснула. Ее руки так и не отпустили мою.

Максимовна умерла поздно вечером. Она просто перестала дышать, ее руки отпустили мою ладонь.

Я плакала, мои слезы капали на сухие руки старушки.

Приехала дочь Максимовны и взяла на себя все хлопоты. Она провожала меня в коридоре.

– Маша, спасибо вам большое, – ее голос дрожал, – мама очень вас любила, вы скрасили ее последние дни, мы вам очень благодарны. Вот, возьмите.

Я кивнула и взяла конверт из дрожащих пальцев.

Только дома я его открыла. Этих денег мне хватит на полгода. Я могу не работать полгода и могу все-таки съездить в Санкт-Петербург.