Джордж говорит, что благодаря отцу Боба им удалось летом 1973 года очень качественно отдохнуть в Репино. Жили они тогда в самой обычной палатке. Быть может никогда прежде им еще не удавалось так круто выйти за пределы изжеванного, привычного, всеобщего, выглаженного общечеловеческого быта. Нет, не следует думать, что, проживая в репинской палатке, Борис энд Джордж предавались каким-то бурным – чудовищным – беспредельным – оргиастическим излишествам, ну а ежели даже какие-то мелкие излишества и имели порой место, то смело и запросто можно сказать – утверждать – иметь в виду, что это и вовсе не являлось излишеством, а было самым обычным простецким, бесхитростным полусельским бабл-гамом.
Отец Боба в то время был директором небольшого завода. Этот завод имел свой дом отдыха в Репино. Джордж и Боб получили возможность летом 1973 года провести в Репино здоровенный кусок лета. В Репино Боб и Джордж жили в летнем палаточном лагере. Режим они мало соблюдали и нечасто вставали утром к завтраку. Начальник палаточного лагеря Гена не очень врубался в образы жизни, мысли и быта двух этих странных палаточников, однако они никому и ничему не мешали, не хулиганили, не буянили.
– Все нормально? – иногда спрашивал начальник Гена Боба и Джорджа.
– Все нормально, – отвечали они.
И ведь в самом деле, все было очень даже, в наивысшей степени нормально.
Одновременно с жизнью в палатке Джордж, еще учившийся в мединституте, проходил раз в трое суток сестринскую практику в больнице имени Чудновского и иногда делал во время этой практики – не слишком умело и совершенно – утренние уколы больным. Бог весть, чем эти больные болели. Джордж не слишком был в курсе. Не до того ему как-то было. Однако они (больные) явно не косили и лежали в больничке по-настоящему. Становилось ли им легче после джорджевских уколов? Едва ли. Ведь Джордж не очень хорошо умел делать внутримышечные уколы. А внутривенные уколы он – к счастью для больных, и для себя – вообще даже не пытался делать. Поэтому и не делал.
У Боба же в то восхитительное палаточное лето тоже, видимо, была какая-то практика. Ведь он тогда учился на примате. А быть может, и не было тогда у него практики, сейчас-то это уже не имеет никакого значения. И тогда не имело. Из-за коротких поездок в город Джордж и Боб ненадолго разлучались. Но потом они…
Быть может в Репино, на пляже
Снова встречались в Репино.
К ним в гости приезжало немало разного – но очень своего – народа.
«Аквариум» тогда был в самом-самом начале.
Медленно разгонялся.
Постепенно набирал обороты свои.
Однажды Джордж ждал своих знакомых из Первого медицинского и, уйдя из палатки на пляж, оставил им вот такую записку: «Быть может в Репино, на пляже, найдешь ты труп остывший мой, спеши к нему, играй и пой, для мира это не пропажа». Джорджевские знакомые приехали, нашли в палатке записку и отправились на пляж. «Труп остывший» они вскоре обнаружили. А приезжали в тот раз к Джорджу не просто какие-нибудь там абстрактные и бессистемные знакомые, а Вадик Васильев, первый клавишник «Аквариума», вместе со своей симпатичной подругой Олей. Они оба учились в медицинском, в Первом.
Вадим жил на улице Желябова, может быть, даже в доме номер пять, вход во двор. Или в доме три. Или в доме семь, но тоже вход был со двора. В «Аквариуме» он прожил не слишком долго. Несмотря на фамилию Васильев, он был евреем. Скрытая от глаз и ушей общественности, вторая его фамилия была Аронов. Потом – попозже – вскоре – в то же время вроде бы – даже и пораньше – появился в «Аквариуме» другой Васильев – то есть Файнштейн. Который тоже – как и положено, похоже, некоторым Васильевым – не был чистокровным русским. Он играл на чешском басу. Когда на примате, где базировался весьма ранний «Аквариум», производилась в мае 1974 года совместная запись с группой ZA, то Вадим, после того, как запись прослушал Леонид Тихомиров – основной ZA, был беззлобно назван им «сукой», правда, не в лицо, а за глаза. За не слишком совершенную игру на пианино. Правда, прослушивание производилось позже, и поэтому о негативной реакции на его игру Вадим не узнал. Да и Джордж помнит, что Вадим тогда и в самом деле сыграл как-то хило, не очень ритмично и вообще не туда. Правда, он не был профессиональным пианистом. Но и весь тогдашний «Аквариум» также не отличался неподражаемо-совершенной и профессиональной манерой исполнения. Ведь «Аквариум» – и по сути, и без сути – только-только начинался.