Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало

— Очень просто. Я всё продумал: надо поступить так, как советует наш «доброжелатель». — Он указал на лежащую на столе записку. — Потолкайся в этой очереди на Ленинградке, понаблюдай, думаю, не в первый же день, конечно, но кто-то на тебя в результате выйдет. Им же зачем-то надо переправлять через океан этих крыс. Конечно, может быть, это элементарная «липа» — хотят нас в сторонку увести, — всё может быть. Клеопарта уверена: мелковато для серьёзного ворья — они привыкли с миллионами дело иметь, а тут какие-то шубки дамские, но… Чем чёрт не шутит… А вдруг. Они нам Чибилина подставляют, а мы возьми да и клюнь… Занимался этим делом Гривин — его убрали. Потом занялся Чибилин. Его тоже убрали…

— Игорь, — она вытащила из пачки сигарету, закурила. — Игорь, почему я?

— Ты же бросила курить, — Мерин сказал это очень строго.

Вероника помолчала.

— Игорь, я вопрос задала.

— Больше некому, Никочка. Неужели ты думаешь, если бы было кому — я бы отправил тебя? Все по горло заняты. У нас ни одной версии. Клеопарта бесится. Её начальство бесится. Все бесятся. Я хотел сам лететь или Сашка, Сергей, Филя — Клеопарта на дыбы — ни в какую. А без Америки, боюсь, нам не обойтись.

А главное: не верю я никому после этих информационных утечек, вот беда. Вообще — ни-ко-му. Как волк в лесу…

— А мне ты веришь?

Мерин не ответил. Тяжело вздохнул.

— Веришь? — повторила вопрос Вероника. — А я тебе нет.

— Перестань, прошу тебя. Очень тебя прошу. Очень, — он откинулся в кресле, обхватил голову руками. — Мне жить не хочется, а ты…

Какое-то время они молчали. Потом Вероника спросила еле слышно:

— Ты что, плохо себя чувствуешь?

Он не ответил. Сидел неподвижно.

— Может быть, всё-таки выпьешь кофе?

Он не ответил.

Она присела возле него на корточки, приложила руку к его лбу.

— Голова горячая. У тебя нет температуры? Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь. Что ты хочешь? Скажи.

Вместо ответа он снял её руку со своего лба, сжал так, что она по-собачьи тихо взвизгнула, обхватила его шею и боязливо, с какой-то отчаянной решимостью, неумелой спешкой принялась тыкать губами в его лицо, повторяя в разных вариациях один и тот же вопрос: «Скажи, что ты хочешь? Ну скажи. Что? Что, скажи? Ну? Что? Что ты хочешь? Чтобы я — что? Ну скажи. Что?..»

И вдруг свет для них неожиданно померк — сделалось темно. Непонимание происходящего одновременно охватило обоих. Реальность уступила место небытию: не стало мыслей, не стало чувств — они сами бесплотно исчезли. Кто-то чужой сорвал с них одежду, в клочья разнеся на нём ворот подаренной ею сорочки и необратимо исковеркав молнию на её вечернем платье. Кто-то прижал их друг к другу, слепил, сплющил, так что она задохнулась, не в силах дольше жить, он же, не перенеся её кончины, замертво рухнул в доселе незнакомую бездну.

В дверь постучала Лидия Андреевна, крикнула:

— Лерочка, мы с Севой ушли. Вернёмся поздно. Завтрак на столе.

Громко щёлкнула входная дверь.

Ни Мерин, ни Вероника ничего этого не слышали.

…Его разбудил голос жены.

— Как ты думаешь, зачем таксисту понадобилась эта записка? Вернее — псевдотаксисту.

Он открыл глаза. Жена в домашнем халате, гладко причёсанная, умытая, расточающая вокруг себя аромат французского парфюма сидела в кресле, отхлёбывала из чашечки кофе и разглядывала разложенную на журнальном столике какую-то бумажку. Чтобы понять — что происходит, на каком он свете и о чём его спрашивают — Мерину понадобилось время. И немалое. Надо было принудить спящее сознание к работе, и он спросил:

— Ты о чём?

— Я о записке этого таксиста.

Он помолчал. Сознание продолжало почивать.

— Какого таксиста?

Жена на конкретно поставленный вопрос не ответила, сказала только: «Просыпайся, Игорь. Вот твоя одежда. Я уже готова». И вышла из комнаты.

На стуле, действительно, аккуратно сложенные висели его брюки, рубашка, пиджак…

В голову ударило тяжёлым молотком, в ушах застучало… Господи!!! Он кубарем слетел с кровати, стал влезать в брюки, левая нога в штанину попадать отказалась, пришлось заменить её правой и тогда получилось, что брюки надеты задом на перёд. Воротник у рубашки отсутствовал, на пиджаке из трёх пуговиц не было ни одной. Носки нигде не попадались, он искал даже на подоконнике, пришлось обойтись без них. Зато видавшие виды ботинки были до ряби в глазах начищены и смотрелись ненадёванными.

Вошла Вероника:

— Ну, ты готов? Я готова.

Мерин ринулся к ней, схватил за руку. Закричал.

— Ника. Никочка! Я… Это ты начистила мои ботинки?

Она сказала нарочито спокойно:

— Да. Я. Отпусти, мне больно. Слышишь? Отпусти мою руку.

Мерин стоял неподвижно. Спросил еле слышно:

— Ну что мне сделать? Что? Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал?

Она выдернула кисть, поморщилась:

— Ты уже всё сделал, Игорь. Всё, что мог. Мне тяжело тебя видеть. Помоги мне, если хочешь, чтобы мы вместе работали.

Они молча вышли из квартиры, молча спустились в лифте, сели в меринский «жигулёнок», не проронив ни слова, доехали до угла Ленинградского проспекта и улицы Правды. На это у них ушло минут сорок. Выходя из машины, Вероника сказала, сдержанно улыбаясь: