Осторожно, треножник!

1997: Текст выступления был отредактирован трижды, но не был никак модернизирован по существу. На уровне 1989 года сознательно оставлен и основной текст данного раздела, проникнутый энтузиазмом перестроечного воссоединения. Комментарии же 1997 года, как и весь раздел II, напротив, пишутся после появления в печати многочисленных воспоминаний об истоках семиотического движения и потому выдержаны в не взирающем на лица духе исторической реконструкции. Отсюда сознательное, иной раз, возможно, диссонантное, двухголосие настоящего сочинения в целом.

184

1997: Эта рискованная установка на открытость дорога мне и сегодня, особенно на фоне того соблазна ностальгической героизации собственного и коллективного прошлого, которому поддаются некоторые участники московско-тартуского движения в роли монологически пишущих историю победителей. См., например, кованый из чистой стали самообраз мемуариста в Иванов 1995 , а также идеализирующий флер в ряде материалов в «Новом литературном обозрении» (3 [1993]: 29–87) и в Кошелев 1994 (265–351); см. также примечание 218 . Любопытно, что в 60-е – начале 70-х самокритичность отличала И. И. Ревзина. Многими она воспринималась как проявление неоригинальности и неуверенности в себе, облеченное в позаимствованную у математиков форму готовности к переформулировке собственной позиции при столкновении с противоречащими фактами или убедительными контраргументами. Не исключено, что аналогичным образом представителями более молодого поколения истолковывается сегодня мой эклектический постструктурализм и извиняющийся дискурс.

Воспользуюсь, кстати, случаем повиниться в том мальчишеском беспределе, с которым мы с Ю. К. Щегловым подвергали кулуарному осмеянию лингвистические и семиотические модели И. И. Ревзина. При последней встрече (в Тарту в феврале 1974 года, т. е. за месяц с небольшим до своей скоропостижной смерти) И. И. явил достойный образец коллегиальной этики, протянув мне руку прощения и примирения. В объяснение, если не оправдание, нашего поведения могу сказать лишь одно: что совпавший с нашей молодостью период политической оттепели и научного подъема был воспринят нами как карнавал без берегов и, уж конечно, без табели о рангах. (К сожалению, даже у теоретиков карнавала реакция на него в практической жизни иной раз laisse à désirer.)

185

Слова transition (= «переходный процесс»), discoursе (= «воплощенные в речи мироощущение и жизненная позиция») и identity (= «сознание/ ощущение собственной личности»), столь необходимые для разговора на эти темы, до недавнего времени блистали отсутствием в русском словаре. Помню, как в начале 70-х гг. я переводил на русский язык статью Цв. Тодорова (см. Тодоров 1975 ), а затем встретился с ним в Париже уже в качестве эмигранта (1980 г.). Поблагодарив меня за перевод, он высказал и претензию: «Discours – не то же самое, что “тип текста”». Не поняв сути возражения, я запомнил его, чтобы осмыслить в дальнейшем – процесс, занявший лет пять. В 1988 г. в Москве, в разговоре с коллегой (М. О. Чудаковой), я употребил слово «дискурс» и был немедленно обвинен в пристрастии к модной тарабарщине. Увы, в ответ на прямой вызов определить по-русски понятие дискурса, я был в конце концов вынужден прибегнуть к обратному переводу в полумистическое бахтинское «Слово». Забавно, что сегодня (1994 г.) слова «дискурс» (с ударением на первом слоге) и «идентичность» свободно употребляются в российских газетах.

186

Это широкое русское понятие ближе к sciences («точным наукам»), чем к scholarship («гуманитарной учености») и, во всяком случае, звучит много солиднее, чем criticism («[литературная] критика»). 1 9 9 7: Атмосферу научного Sturm-und-Drang\'а можно проиллюстрировать двумя эпизодами конца 50-х – начала 60-х годов. См. мою виньетку «Общая теория дешифровки» («Звезды…»: 67–68), и еще одну в том же роде, озаглавлю ее «Кибернетическая лингвистика»: «Престиж новых научных веяний проявлялся порой в самых причудливых формах. Однажды на заседании Лингвистической секции Совета АН СССР по кибернетике ее председатель В. В. Иванов доложил, что среди прочих дел имеется письмо от некого товарища с периферии. Письмо очень странного свойства: автор работает над русским глагольным управлением и просит Совет утвердить эту тему. В. В. сказал: “Пусть себе занимается управлением, но мы-то здесь при чем? Чудак какой-то”. – “Почему же, – сказал И. И. Ревзин. – Он справедливо заключил, что поскольку кибернетика – это наука об управлении, постольку его занятия относятся к нашей компетенции”. Этой безупречной остроте Ревзина я всегда завидовал».

187

«Территориальный» аспект тартуского феномена подробно рассмотрен в статье Б. Гаспаров 1994 и в серии откликов на нее; см. также прим. 218 .

188

1997: Представление о концептуальной пропасти между традиционным литературоведением и структурализмом может дать виньетка «Она его любит» ( Жолковский 2008: 117–118).

189