Осторожно, волшебное!

В это утро беспощадно, жестоко светило морозное алмазное солнце, обжигая глаза, - Человек то и дело прикрывал их рукой, пережидая, чтобы прошла резкая режущая боль.

Минутами ему казалось, что он слепнет, теряет зрение навсегда. Они брели, спотыкаясь о корни и выбоины. Все теплое он отдал Южанину, которому приходилось особенно круто, который хуже выносил холод. Ветер мешал идти, пронизывал.

Мысли путались. То ему казалось, что он не здесь, а на каменных ступенях, спускающихся к порту. А что, может, и не было потом ничего? Может, это все дурной сон? Просто вредно спать в сумерки... То он силился и не мог увидеть Южанина и трудно соображал - так все-таки была встреча, был второй однорукий или он его придумал для собственного успокоения? Неясное темное пятно на белом фоне, движущееся вместе с ним... смазанное темное пятно... Так все-таки идут двое? Илк идет Человек - один? Одинокий, очень одинокий человек. А рядом на снегу - его тень... Или, может быть, он сам только тень Южанина?.. Тени... Или оба они мертвые и идут вперед только по привычке? Инерционное движение...

В тишине звучали голоса прошлого. «Она чересчур серьезно относится к жизни». «Вы простудитесь, учитель, возьмите моя плащ». «Пью за избранных они первенствуют не потому, что хотят этого, а потому, что существуют». «Понять необходимость и простить оной в душе своей». «Спальня для новобрачных - только у нас». «Эй, глупый баран, не ходи по горам...». «Можно, я буду называть вас - Гай Гракх?» В кругу елок, где не было ветра, Человек остановился, скинул заплечный мешок. Положил на широкий срез пня зеркало и, как обычно, попытался вызвать Зверя. Он делал так по нескольку раз в день.

- Зверь! Зверь!..

Нет, это было безнадежно. Не стоило и пробовать.

Одеревеневшей от мороза рукой он стал развязывать тесемки мешка. Не глядя, снял зеркало с пня, чтобы спрятать его.

- Разве вы не видите? - закричал Южанин, хватая его за плечо.

Нет, он ничего не видел.

- Зверь... вот же... - Южанин возбужденно жестикулировал, одеяло, в которое он был закутан, сползло с его головы, но он ничего не замечал, не чувствовал уколов мороза.

В зеркале медленно проступало что-то неясное, смазанное - как будто любительская фотография не в фокусе. Человек яростно тер свои больные, обожженные солнцем и снегом глаза. Он хотел видеть.

Наконец изображение Зверя проявилось, стало четким.

Конечно, не всего Зверя - проявился один глаз, который едва умещался в тесных пределах зеркала, как будто стиснутый металлическим бордюром.

- Я знаю про Ученика, - сказал Человек. - Я прочел в газете. Мне все ясно.

От старой жизни, от прежней жизни, от большой прожитой жизни осталось так мало - вот этот кружок стекла, перечеркнутый трещиной, диаметром в несколько сантиметров.

В большой мир, который остался там позади, мир его детства, юности, зрелости, мир зрелого творчества, единственный мир, который казался ему реальным, мир города, порта, шумный многоголосый лир людей, голубей, подвижной мир дымов под низким серым небом, мир мокрого черного асфальта и мокрых покатых крыш, - в этот мир вело такое маленькое круглое окошко, такой незначительный иллюминатор.

- Мне все ясно... Так чего они от тебя хотят? Какие принимают меры?

Глаз, похожий на глаз крокодила, с тяжелым, нависающим веком, моргнул. Тихо щелкнуло реле, включаясь.

- Он приходил в ангар. Приходил со мной поговорить. Всех отослал.

Не надо было объяснять, что речь шла о вице-президенте.

- Спрашивал, конечно, о фиолетовом луче? Просил, чтобы ты открыл ему тайну, назвал место, где я спрятал Око?

- Да.

- А ты? - Человек напряженно ждал ответа.

- А я солгал, - с какой-то медлительной важностью, чисто и сухо ответил металлический голос. - Я сказал, что ничего не знаю. Произнес ложь, - по-книжному пояснил Зверь, - потому что ты меня просил об этом.

Голос был слабый, как комариный писк, как далекий звук зуммера.

Человек нахмурился, дернул плечом.

- И он поверил?

Зверь, кажется, вздохнул.

- Нет, он не поверил. - И сказал особенно отчетливо, с нажимом: - За меня не беспокойся. Ничего плохого не будет. Никто не собирается делать мне плохо. Все в порядке. Не надо за меня бояться.

Надо или не надо?

Ведь Зверю были знакомы страдание и боль. Ведь Зверь был смертен большая, слишком большая потеря крови вела к расстройству аппаратов сознания, к потере сознания, а затем и к смерти. Значит, Зверя можно было пытать, чтобы заставить сказать то, что он не хотел сказать. Об этом думал Человек. И Зверь знал, о чем он думает, и монотонно твердил свое:

- Все нормально. Все в порядке. Я повторяю, как ты велел... Пермендюр. Перминавр. Сендаст или альсифер... Не о чем беспокоиться. Плохого не будет.

Он добросовестно, старательно, с тяжеловесной серьезностью успокаивал Человека. И от этого становилось особенно тревожно.

- Заходит Русалочка. Часто.

Человек про себя отметил, что Зверь овладел уменьшительно-ласкательным суффиксом, научился его применять.

А раньше не умел. Это ему не давалось. Он не понимал, зачем это нужно и какая разница - сказать ли «Русалка» или «Русалочка». Теперь, видимо, понял.