Осторожно, волшебное!

Он шел снизу - и считал это правильным, не торопился в пути, не захотел перейти в конструкторское бюро, куда его звали («рано еще за кульман садиться»), хотя там можно было в течение рабочего дня урвать время, позаниматься. Знал себе цену, был о себе высокого мнения и не стеснялся это показывать («Скромность - тоже своего рода поза», «Проявлять скромность - значит попросту напрашиваться на похвалы»). Однако не упускал случая поучиться у старых, кадровых рабочих, ветеранов экспериментального цеха, которых называли волшебниками, мудрецами (было замечено, что в обед Никита часто старается подсесть поближе к кружку стариков, поймать хоть хвостик их премудрых разговоров). Зато он относился свысока к молодым специалистам, являвшимся на завод с новенькими дипломами, позволял себе по отношению к ним быть пристрастным, даже явно несправедливым. Он был убежденным сторонником вечернего обучения, обучения «без отрыва» - во всяком случае для заводского инженера. Мать иногда спорила с ним («Силов-то сколько уходит, живете на износ»), вздыхала, потом утешала сама себя: «Зато уж после вечернего не ушлют. У них без распределения».

Дома, на досуге (если был досуг), Никита тоже возился с техникой, со своей домашней техникой - клеил трубки для велосипеда и всячески усовершенствовал его конструкцию (у них с братом был один на двоих, в общем владении), менял всякие тросики и пассики в стареньком магнитофоне, строил по собственным чертежам удобный фотоувеличитель, вмонтированный в кухонную табуретку. У братьев всегда что-то было разобрано, развинчено, разложено по баночкам и блюдечкам, и матери попадало, если она пыталась стереть пыль и навести порядок в мальчишеском углу. Купили в комиссионном подержанный телевизор, по дешевке, как говорила мать, «за ни за что», а потом Никита затратил на него немало сил, времени и, главное, вложил кусок своей души, и в результате «старичок» давал лучшее изображение, чем новый шикарный сверхдорогой телевизор соседа Леши, закройщика ателье.

Смотреть телевизор Никите удавалось не так уж часто, особенно зимой. Первым номером шел спорт: футбол, хоккей, бокс и многое другое. Ну, затем кино, конечно. Иногда можно КВН, почему бы нет, но в больших дозах надоедает, да и юмор бывает какой-то вымученный, надсадный. В театр Никита никогда не ходил, точно так же, как и его ближайшие товарищи, такого не было заведено; театральные спектакли по телевизору тоже его не заинтересовали, показались «ерундовиной». Какую-нибудь семейную драму, разыгранную солидным театром, смотрела одна мать, вздыхая и даже утирая глаза, умиляясь и негодуя, приглушив звук, чтобы не мешать мальчикам (она любое представление по телевизору воспринимала наивно и истово, как жизнь, самую что ни на есть натуральную жизнь, такую же густую и доподлинную, как у ее соседей по дому, сослуживцев, знакомых, и ухватывала только коллизию, суть отношений, совершенно не разбираясь, кино это или театр, античность или современность, Россия Островского или Англия Уайльда). А мальчики тем временем перемигивались, перехихикивались, и, пока мать всхлипывала над судьбой богатой девушки, которой не дают выйти замуж за бедняка, они подталкивали друг друга локтями, шептали: «Ж-жуткая дряма... Кош- шмарная история... Благор-родные чю-юства...»

Кино - это совсем другое дело. Без кино в наш век не проживешь. И как это, интересно, предки устраивались в допотопное докиношное время, куда такой докиношный предок приглашал девушку после того, как с ней познакомился? Темно и непонятно. Когда Никита и его приятели были школьниками, подростками, тяга к кино доходила почти до религиозного экстаза, господствовала над всем остальным. Они готовы были отсидеть хоть три сеанса подряд, смотря один и тот же фильм (были бы только деньги), жертвовали для этого мороженым и прочими прелестями жизни, вырезали из журналов фото любимых актеров и просовывали в окошечки своих спортивных сумок-мешков. Потом стали разбираться, оценивать хорошие и плохие фильмы, рассуждать о них, спорить (если было о чем спорить). Шкала отроческих ценностей вырабатывалась главным образом под воздействием кино. Основной силой кино была его удивительная всеобщность, вездесущность - новый фильм смотрели или могли посмотреть буквально все, причем в очень короткий срок, за неделю-другую. Такого глубокого проникновения во все поры общества не знал еще ни один вид искусства.

В последнее время Никита, впрочем, сильно поохладел и к кино. Картин много, всяческих, отечественных и заграничных, пропал азарт охоты за новинками, за всем все равно не уследишь, всего не пересмотришь. Случалось, пропускал такую, о которой много говорили,- и не убивался. Он избегал теперь серьезных, тяжелых картин («В жизни хватает серьезного»), особенно военных (болью отзывалась мысль об отце, а ряшки у молодых актеров, сидевших в окопчике, были сытые, холеные, только чуть измазанные, прически вполне современные, новомодные); стал чаще смотреть легкомысленные, с пением и танцами. «Ну и что? На отдыхе надо отдыхать».