Осторожно, женское фэнтези. Книга 2

Если бы Грин, сидевший в кресле напротив, на расстоянии вытянутой руки, перебил меня хоть раз, переспросил что-нибудь или хотя бы взглянул недоверчиво, я тот час умолкла бы. Но он слушал спокойно и внимательно, и я продолжала говорить. Рассказала о том, что не писала ничего о ритуале, изменяющем реальность, а потому не знаю, кто его провел и зачем. И вообще ничего не знаю — слишком отличается этот мир от того, что я представляла, сочиняя свое женское романтическое, а причинно-следственная связь — сложная штука, по словам моего знакомого бога, и не исключено, что никакой я не демиург, и не автор даже, а случайная жертва, по ошибке оказавшаяся в иномирной версии самой себя…

Рассказ закончился вместе с чаем.

Пустую чашку я поставила на подлокотник. Подумала, что при первом моем неловком движении она упадет на пол, и придется мне опять покупать доктору новую. Если он не отправит меня все же в психушку.

Но пока, кажется, у него таких мыслей не было.

— Вы сказали, что начали писать книгу, чтобы отвлечься от действительности, — произнес Грин так, словно поверил во всю ту чушь, что я несла. — Что с вами произошло?

— Вы и это хотите знать? Зачем?

— Затем, что это тяготит вас сильнее, чем судьба мира. Тяготит и мешает жить.

— Нет. Уже нет.

Убедить его не получилось. Так же как уже четыре года не получалось убедить себя.

— Вы потеряли ребенка?

— Я потеряла все.

Он хотел знать. На самом деле хотел, будто для него это имело какое-то значение. Он готов был выслушать, а я…

Я, наверное, готова была говорить об этом.

Прежде не с кем было. И не нужно — все вокруг и так знали. Но сама я никогда и никому не стала бы…

— «Жигуленок» — это автомобиль. «Жигули». У отца был. А монитор… сложно объяснить. Волшебное зеркало? Только не волшебное. В том мире нет магии. Если бы была, то… У меня должен был быть ребенок, да. Вернее, он и был. Только не родился еще. В апреле должен был. А в феврале…

В феврале я оказалась в этом мире. В этом феврале.

Совпадение?

Возможно.

Все возможно, когда даже бог ничего не говорит наверняка.

— Родители ехали утром на работу, они врачи оба… Отец — невропатолог, а мама — детский инфекционист… были… Гололед на дороге… Нет, папа нормально ехал, и резину он на зиму поставил хорошую, и не гнал, он всегда очень аккуратно водил… Со встречки машина вылетела… со встречной полосы. Внедорожник, здоровый такой, еще и на скорости…

Трасса за городом, допустимая скорость там немаленькая, и экспертиза потом установила, что ничего водитель не нарушил. Об осторожности не думал — да, но не нарушил. И подушка безопасности у него сработала. А так — никто не виноват. Судьба.

— Отец — сразу. Мама в реанимации через две недели…

Не приходя в сознание.

Ни сказать ничего, ни просто в глаза посмотреть.

На кладбище, потом — к ней. На кладбище, к ней. На кладбище…

После — только на кладбище.

Похороны — одни за другими. Бабки у подъезда. Цветочные лепестки в грязи. Наташка Мальцева крестится поминутно. Муж обнимает за плечи, и под ребрами бьется тревожно…

— Одна женщина мне сказала, что бог невиновных не карает. И, наверное, была права. Потому что… Потому что я виновата. Мы ведь могли, как раньше, все вместе жить. Жили же так. Дедушка, бабушка, мама, папа и я. Квартира трехкомнатная, места хватало… Бабушка умерла, когда я еще в школе училась. Дед — когда институт заканчивала. Он тоже врачом был. Хирургом. Самым лучшим в городе, к нему отовсюду съезжались. А я его подвела, не пошла по стопам… А когда замуж вышла… У нас своей квартиры не было, не накопили еще, а муж не возражал, чтобы с моими родителями жить. Ему нравилось, как мама готовит, и с отцом они общий язык сразу нашли. Это я хотела отдельно, «как взрослые»… Уговорила его квартиру снимать. Даже нашли подходящую, но отец не позволил. У нас дача была в поселке в двадцати километрах от города: хороший дом, с удобствами… Они с мамой туда перебрались. Сказали, там и воздух лучше, и на работу им недалеко — всего полчаса на машине. А нам квартиру оставили…

Но Наташка все равно не права. И бог ее.

Если наказывать, то меня нужно было.

В смысле, только меня.

— Через неделю после маминой смерти… через восемь дней… на улице скрутило. Прохожие скорую вызвали…

Когда я уже в голос орать начала — вызвали. А до того топали мимо. Головами качали или отворачивались. Может, и плевались, не видела. Живот-то под широкой курткой почти не заметен — ползет себе какая-то вдоль забора, пусть себе ползет. Телефон, вон, выронила, пьянь… подзаборная…

— Срок большой уже был. При удачном стечении обстоятельств обошлось бы. Только обстоятельства… не стеклись… А потом…

Да-да, господин доктор, было еще потом. Сами хотели знать, так слушайте. Потому что я теперь не умолкну, пока до конца не выговорюсь. А там, может, еще и рыдать начну.

Хотя — нет, если выговорюсь, то не начну.