Осторожно: злая инквизиция!

Приблудный инквизитор ускакал по своим делам, а прижившийся инквизитор плотно забурился в ноутбук и на Ксюшу не смотрел, не любил и завтраком не кормил.

— Макс! А что ты делаешь?

— Отчет для начальства готовлю. И тебе советую заняться тем же самым.

— У меня нет начальства!

— Угу-угу, — согласился Максим, не отрываясь от отчета. — Ты это матушке своей скажи.

И скажу! И что он думает? Бе-бе-бе!

— Ма-акс!

— М?

— Макс, как ты думаешь, это Стеценко девушек резал? Осуществлял, так сказать, предпродажную зарядку артефакта.

— Я никак не думаю, рано выводы делать. Но как подозреваемый он ничем не хуже других. По крайней мере, ножевой удар в сердце ему удается хорошо.

— Ма-а-акс!

— Ксю, я правда занят.

— Ма-а-акс!

— Господи боже мой, горе ты мое. Что?

— Я есть хочу!

— Ксюша!

— Что — Ксюша?! Уже спросить нельзя: на тебя пиццу заказывать или нет?! Разорался тут! Хам!

Макс подышал. Прям на самом деле: перестал печатать, расслабил руки, закрыл глаза и прям так — вдох-выдох. Секунд пять вдохов и выдохов.

— Да, Ксюш, заказывай, — это прозвучало уже спокойно и вежливо. И очень обидно!

— И если что-то еще надумаешь — на свое усмотрение.

— Хорошо! — я грустно побрела из кухни.

Совсем грустно.

Просто очень грустно: плечи опустила, и голову опустила, и нос опустила, и хвост метафорически, но безрадостно, волочился по полу за спиной.

На пороге оглянулась — печально и с робкой надеждой.

Инквизитор строчил по клавишам, сурово нахмурившись куда-то в монитор.

Ну вот для кого я тут театр драмы на дому развожу?

Мурлыкая себе под нос о том, что я «всесторонне одаренная, до конца не оцененная» (прим. «Я люблю себя», Лолита), я устроилась на диване и зарылась в приложение ближайшей пиццерии.

Через каких-то жалких пять минут пришлось констатировать: я живу в ужасной дыре! У нас нет доставки пиццы до одиннадцати утра. И суши до одиннадцати нет. И… и ничего нет!

Провинция-с.

Нет, я всегда это знала, но вот в такой момент подтверждение получить особенно обидно.

Я, конечно, не переломлюсь разбить два яйца на сковороду.

Но как же так-то?! Завтрак — это инквизиторская обязанность!

Вот что за человек, а? Хочешь сам голодным сидеть — сиди, а ведьму накормить будь добр!

Фу, гад какой. Видеть его не хочу!

Где-то на этом месте я вспомнила, что еще чутка — и, вполне возможно, и не увижу, и гнев как-то сам собой сменился милостью.

У меня там овсянка лежала, и меда есть немного майского, свежей выкачки. Сейчас я все это быстро… А чтобы инквизитор не заподозрил, что это я ради него так расстаралась, добавлю блинчики-полуфабрикаты из морозилки.

Отличный план.

Очень коварный.

Самое коварное в этом плане то, что до инквизиторского вселения я вполне обходилась по утрам йогуртом.

Про Шипурину я вспомнила после завтрака, когда, блюдя договоренность с Орденом, вымелась с кухни, чтобы Макс мог отчитаться начальству без моего сверхценного присутствия.

— Посмотрела я на твою Тёмину, — мрачно объявила в трубку доктор Лидия Марковна. — Поздравляю, ты была права, онкология.

— Чего? — растерялась я.

То есть… ну… я как бы понимала: то, что я вижу как «кляксу» и «тень», — всего лишь существующее в моем восприятии отображение заболевания, но…

Но если бы я услышала слово «онкология» раньше, мне бы и в голову не пришло с ним бодаться.

Проклятийница против смертельных болезней не поможет. Не вывезет.

— Не твое дело — «чего», — отрезала Шипурина. — Я и так на врачебную этику плюю уже тем, что с тобой на эту тему разговариваю. А тебе еще и диагноз подавай?

Я открыла рот. Закрыла.

С одной стороны — а чего это она мне хамит?!

С другой стороны — а что, простите, даст мне этот диагноз?

А с третьей стороны… с третьей стороны — ну и дура эта ваша Лидочка, если приняла мое изумление за уточнение.

Фыркнула я на нее исключительно для проформы:

— Ты, этичная моя, не забывай, кто оплачивает банкет! К черту диагноз, давай прогноз.

С той стороны связи завозились, зашуршали — кажется, фольгой. Кажется, что-то прожевали.

Как пить дать, шоколадку жрет, гадина стройная!

— Там пока самое-самое начало, так что помочь ей можно, — разродилась наконец ответом собеседница, и я облегченно выдохнула.

— Но это дохлый номер, — обломала мои радужные надежды целительница.

— Объяснись, пожалуйста, — процедила я, — а то я не успеваю за причудливым полетом твоей мысли!

— Свердлова, — вздохнула Лидочка и снова зашуршала фольгой, — ты знаешь, что значит слово «наследственность»?

— Знаю. Это то, из-за чего я похожа на свою бабушку!

Шипурина угрозу считала верно и, торопливо проглотив шоколад, продолжила:

— Я твою сотрудницу немного расспросила…

Понятно, вывернула бедную Леночку наизнанку.

— Так вот, у Тёминой наследственность по обеим родительским линиям паршивая. Паршивей, чем у тебя!

«С-с-стерва! — восхитилась я. — Ну, я тебе это, змея, припомню!»

— К чему я это веду: с такой предрасположенностью, как у твоей Елены, себя беречь надо. А у нее… Ты про мужика ее знаешь? — деловито уточнила она.

— Знаю.