Острие копья

Я никогда не мог угадать время и причину непонятного безразличия и апатии, которые время от времени охватывали его. Иногда это могла быть простая неприятность, как в тот раз, когда на Пайн-стрит нас задело такси. Но чаще причина оставалась неизвестной. Казалось, все идет хорошо, мы вот-вот завершим работу, еще немного, и мы можем передать дело в криминальную полицию, как вдруг Вульф не только терял ко всему интерес, но тут же выходил из игры. И здесь уж ничего нельзя было поделать, как бы я ни старался. Такое состояние могло длиться у него от нескольких часов, до одной-двух недель. Временами я опасался, что он уже не вернется к любимому делу, но так же внезапно и необъяснимо происходил перелом к лучшему, и Вульф возвращался к привычным делам. Во времена таких кризисов он лежал в постели, не поднимаясь даже к столу, ограничиваясь хлебом и луковым супом, отказываясь кого-либо видеть, кроме меня, а мне запрещал разговаривать с ним о чем-либо. Или же он мог часами торчать в кухне, поучая Фрица, как готовить то или иное блюдо, и тут же на месте дегустировал его. В таких случаях он мог в два присеста покончить с бараньим боком или даже с целым барашком, как однажды, когда он заставил все части бараньей туши приготовить по-разному. В такие дни больше всего доставалось мне. Высунув язык я бегал по городу от Баттери до Бронкса в поисках каких-то особых специй, трав или корней. Однажды я даже заявил протест и пригрозил уйти. Это было, когда он послал меня к Бруклинским причалам, где швартуются случайные китайские мелкие суда. Я должен был попытаться достать у одного из капитанов какой-то диковинный корень. Судя по всему, капитан не брезговал контрабандой опиумом, а посему встретил меня крайне настороженно и даже принял меры – несколько портовых оборванцев устроили мне темную. Утром из больницы я позвонил Вульфу и официально заявил, что больше у него не работаю. Он сам приехал в больницу и увез меня домой. Я был настолько потрясен этим, что больше не напоминал об уходе. На том все закончилось, в том числе и хандра моего хозяина.

На сей раз, увидев его в кухне, я все понял. Видеть его в таком состоянии было невыносимо, и я, выпив пару стаканчиков виски, ушел из дома. Пройдя несколько кварталов, я почувствовал голод – видимо, сказалось выпитое спиртное. Я зашел в один из ресторанчиков. Избалованный за эти семь лет изысканной кухней Фрица, я, конечно, рисковал, заходя в первую попавшуюся забегаловку, но твердо решил не возвращаться к ужину. Во-первых, мне было тяжело глядеть на моего хозяина, а, во-вторых, я не был уверен, каким будет меню. В таких случаях это мог быть пир Эпикура или готовый обед за восемьдесят пять центов из соседнего кабачка. Иногда это бывало вкусно, ничего не скажешь, а иногда – в рот взять невозможно.

Подкрепившись в ресторане, я почувствовал себя лучше и решил вернуться на Тридцать пятую улицу. Я считал, что, несмотря на его настроение, я должен рассказать Вульфу об утреннем визите Андерсона. Что я и сделал, и, как бы между прочим, добавил от себя, что, по-видимому, что-то затевается, что должно свершиться сегодня же до полнолуния.

Пока я все это ему излагал, Вульф, сидевший за маленьким столом, пристально следил за тем, как Фриц что-то помешивает в кастрюльке на плите. Он поднял на меня глаза, будто силился вспомнить, где он меня видел, а потом сказал:

– Не произноси при мне имя этой темной личности.

– Сегодня утром я позвонил Гарри Фостеру в «Газетт» и сообщил о том, что готовится. Как я понимаю, вы не против шумихи в печати, – сказал я, стремясь разозлить его.

Он сделал вид, что не слышал.

– Фриц, держи под рукой кипяток на тот случай, если начнет свертываться, – сказал он Фрицу.

Тогда я с решительным видом встал и пошел наверх к Хорстману. Надо было предупредить старика, что ему одному предстоит заниматься орхидеями не только сегодня, но, может, все ближайшие дни. Старый садовник всегда делал вид, что Вульф скорее мешает ему своим присутствием в оранжерее, но как только что-либо отвлекало хозяина, он забывал об орхидеях и не являлся в привычные часы, Хорстман начинал нервничать и беспокоиться, будто за это время его питомцев могла поразить мучная тля. Увы, я нес ему нерадостную весть.

Началось это в пятницу пополудни, и лишь в понедельник утром, то есть без малого через трое суток, я начал замечать в глазах Вульфа признаки интереса к окружающему.

Но за это время кое-что произошло. Около четырех пополудни мне позвонил Гарри Фостер. Я ждал этого звонка. Он сообщил, что вскрытие было произведено, но подробностей он пока не знает. Он заметил, что теперь не он один знает эту тайну. Репортеры всех газет держат в осаде офис окружного прокурора.

В шесть вечера был еще один звонок. На сей раз звонил прокурор Андерсон.

Я не мог сдержать торжествующей улыбки, когда услышал его голос. Представляю, чего ему стоило дотерпеть до шести часов. Он попросил Вульфа к телефону.

– Сожалею, мистер Андерсон, он занят. С вами говорит Арчи Гудвин.