Остров

      Обнаженная Тесс подошла  к  ней.  Мягко провела руками по плечам. Коснулась легкими губами мочки уха,  скользнула к шее. Речел вздрогнула, но не отстранилась, а только покорно опустила руки, отдаваясь власти просыпавшегося тела.  Подошедшая Элизабет, безмолвно  включилась  в  новую  игру.  Тесса  получала странное удовольствие от прикосновения к незнакомому телу другой женщины. По мере того, как подруга расставалась с одеждой, ее собственное тело напитывалось новыми ощущениями,  желаньем. Все было почти знакомо и все было внове. Кожа на плечах и спине была чуть более шероховатой, и менее эластичной, чем у сестры. Крупные,  тяжелые груди,  оказались, тем не менее, упругими и сильными, без малейших признаков вялости. Соски мгновенно откликнулись на прикосновение губ и напряженно затвердели. Волосы на лобке были темнее и гуще,  чем у них и тонкой дорожкой поднимались почти до пупка.  Поджарый живот,  несколько угловатые плечи и не слишком развитый таз придавали фигуре подруги нечто мальчишеское, но женская мощь груди, усиливала ее привлекательность и  участие подруги в затеваемой игре становилась необходимой. Да и  инициатива принадлежала им.  Сестры помогли Речел опуститься на расстеленную простыню и, не сговариваясь, прильнули к ней.

      Им не понадобилось много времени для того, что бы подруга застыла в конвульсии экстаза.  К этому времени они сами  уже были на пределе возбуждения. Тесс переплелась с сестрой, и привычные взаимные ласки закончились желанной остротой полета.

      Легкая пичуга,  низко пронеслась над землей и  беззаботно устроилась на ветвях чахлой, искривленной ветрами сосенки. Чары блаженного забытья растаяли.  Солнце  грозило обжечь  кожу  и заставляло искать  тень.  Тесса повернулась  на бок и увидела внимательные, лучащиеся любопытством, серые глаза Речел:

      - Как вы этому научились?

      - Тебе понравилось?

      - Да, но мать еще в детстве наказывала меня только за одно подозрение в чем-то  подобном.  Для  нее  это  всегда  было смертным грехом. По-моему, ее меньше заботило то, как долго я сохраню девственность, чем мастурбирую я или нет. А уж если бы она узнала, что я занимаюсь этим с девчонками, она меня, наверное,  убила бы.  Помню, мать не слишком приставала ко мне с нравоучениями, когда поняла, что я сошлась с одним парнем и почти совсем отстала,  когда убедилась,  что я регулярно живу с  кем нибудь.

      - У нас разные матери. Ты же знаешь, наша помогает Георгу очень давно. И нас с детства приучала к свободе в отношениях с мужчинами.

      - С детства?

      - Конечно,  –  Лиз, предусмотрительно перебравшаяся в тень огромного, корявого от старости, можжевелового куста, присоединилась к  разговору.  -  Мать  в первую очередь,  да и отец не скрывали от нас, запретную для детей в других семьях, интимную сторону своей жизни. Наше присутствие никогда не мешало им заниматься любовью.  Родители считали, что чем меньше будет запретов для нас в этих делах, тем вернее не появится желание переступить разумные барьеры.

      Слова Лиз пробудили воспоминания.  Сестры хорошо  помнили отца - он погиб,  когда им было уже тринадцать. В памяти Тессы он остался не углубленным в свою науку профессором  филологии и не затянутым в хаки армейским офицером,  а веселым,  загорелым здоровяком, беззаботно отдающимся детским играм с дочерьми или любовным  с  женой.  Вынужденные соблюдать традиции высших слоев английского общества, к которым принадлежала семья,  при посторонних родители был сдержаны и корректны. Но с детьми или в узком кругу близких друзей,  в первую очередь в присутствии Георга, соблюдать закостенелые нормы викторианской морали для них было абсурдом.  Единственным и жестким  правилом,  которое девочки  усвоили с раннего детства - было ни при каких условиях,  ни с кем кроме отца и матери не говорить о том,  что  они видят в семье.

      - Родители не видели ничего плохого в том, что так пугало твою мать, - подержала Тесса сестру. - Отец объяснил, что в мире есть места,  где люди не заражены  ханжеством европейской морали. Где выбор любовных партнеров или супругов доброволен и гармоничен,  где дети,  не знают надуманных запретов и естественно  играют  в те игры,  которые бездарные проповедники и не менее бездарные врачи у нас объявили смертным грехом.    

      В детстве  мы играли в эти игры в присутствии родителей, и они  не мешали нам,  никогда мы начали забавляться в одиночку, ни когда обнаружили,  что это интереснее, когда играем вдвоем. От нас требовали только соблюдать осмотрительность в  разговорах на эту тему с кем-либо, кроме родителей и Георга.

      - И это очень пригодилось,  когда в начале войны нас отправили в закрытую женскую школу, - усмехнулась Лиз. - Там учили аристократок и учителей подбирали «особо  высоконравственных». Вот, где ханжество и двуличие цвело буйным цветом.