Остров

Андреас совершенно не задумывался о Маноли. Он был рад тому, что кузен вернулся наконец из своих путешествий, но предоставил заботы о нем своей дорогой матушке, которую ужасно тревожило то, что племяннику уже за тридцать, а он до сих пор не женат. Андреас сожалел о том, что намечавшийся брак с сестрой его жены наткнулся на столь непреодолимое препятствие, но думал, что рано или поздно двоюродный брат найдет другую подходящую женщину и приведет ее в семью. Что касается Элефтерии, она, конечно, жалела о том, что милая невеста ее племянника исчезла из их жизни, но еще больше ее беспокоили смутные подозрения о неких отношениях между Маноли и женой сына. Но ничего определенного она не замечала и иной раз говорила себе, что все это лишь плод ее воображения. Все казалось неуловимым, как тень пробежавшего облачка.

Мария с содроганием думала о том, как могла вести себя Анна. Ее сестра ведь никогда не осторожничала, и вряд ли что-то могло ее изменить. Но по-настоящему Мария тревожилась не из-за Анны, а из-за того, как все это могло отразиться на их отце. Ему ведь и без того немало досталось.

– Неужели ей не стыдно? – пробормотала она.

– Не уверена, что она вообще на это способна, – ответила Фотини.

Женщины попытались говорить о другом, но разговор постоянно сворачивал на непорядочность Анны. Подруги рассуждали о том, как долго все это может продолжаться, наверное, когда Анна вдруг бросит на Маноли неосторожный взгляд и заставит Андреаса на мгновение замереть и задуматься. Прежнее чувство Марии к Маноли мало-помалу испарилось. И теперь она думала лишь о том, что не в силах что-либо изменить.

Стоял уже конец октября. Зимние ветра набирали силу и вскоре станут пронизывать насквозь даже самые толстые пальто и самые плотные шерстяные шали. Марии начало казаться, что невежливо заставлять доктора Киритсиса подолгу стоять на берегу, но мысль о том, чтобы отказаться от разговоров с ним, казалась ей невыносимой. Ей нравилось разговаривать с этим человеком. У них никогда не иссякали интересные темы, хотя Мария и чувствовала, что сама она может сказать мало интересного. Она поневоле сравнивала эти беседы с тем, о чем они говорили с Маноли. Ее жених постоянно подшучивал и кокетничал, но в разговорах с доктором Киритсисом не было и намека на флирт.

– Мне хочется понять, каково это на самом деле – жить здесь, – сказал однажды доктор, когда ветер завывал вокруг них.

– Но вы же видите остров каждую неделю. Вы должны знать его так же хорошо, как и я, – недоумевая, ответила Мария.

– Я смотрю на него, но я его не вижу, – возразил доктор. – Мне доступна только внешняя сторона. Это совсем не то.

– Может быть, вы хотели бы зайти ко мне домой выпить кофе?

Мария мысленно время от времени уже произносила эти слова, но, когда они сорвались с языка, девушка с трудом узнала собственный голос.

– Кофе? – Киритсис отлично все расслышал, но повторил последнее слово, просто чтобы сказать что-нибудь в ответ, не молчать.

– Хотите?

Выглядело это так, словно Мария внезапно выдернула доктора из неких мечтаний.

– Да, думаю, мне бы хотелось.

Они вместе прошли через туннель. И хотя были врачом и пациенткой, шли бок о бок, как равные. Оба сотни раз миновали эту венецианскую стену, но на этот раз путешествие казалось совершенно другим. Киритсису уже много лет не доводилось вот так идти по улице рядом с женщиной, а Мария, шагая рядом с мужчиной, который не был ее отцом, вдруг ощутила застенчивость, какой не испытывала с самого детства. Кто-то мог увидеть и сделать неверные выводы. «Он доктор!» – хотелось отчаянно закричать Марии, защищаясь от сплетен.

Она быстро повела Киритсиса через небольшой переулок, начинавшийся вблизи туннеля, и они вошли в ее дом. Мария принялась готовить кофе. Она знала, что у Киритсиса мало времени, и ей не хотелось, чтобы он опоздал к началу приема больных.

Пока Мария хлопотала, собирая на стол сахар, чашки и блюдца, Киритсис осмотрел комнату. Здесь было куда уютнее и наряднее, чем в его собственной маленькой квартирке в Ираклионе. Он отметил и вышитую скатерть, и фотографию молодой кирии Петракис с Марией и еще одной девочкой. Увидел аккуратный ряд книг на полке, банки и кувшины с сушеными травами, пучки лаванды, сохнувшие под потолком. Увидел порядок и домовитость, и все это согрело его.

Теперь, когда Киритсис находился на территории Марии, доктор почувствовал, что надо заставить девушку поговорить о ней самой. Тем более что был один вопрос, который ему очень хотелось задать. Киритсис много знал о проказе, о ее симптомах, о ее эпидемиологии и патологии, но совершенно не представлял, каково это – чувствовать себя прокаженным, и до сих пор ему даже в голову не приходило расспросить об этом кого-нибудь из больных.

– Каково это… – решился он наконец. – Каково это – заболеть лепрой?

Вопрос показался очень личным, но Мария ответила без колебаний.