Остров

― Не скажи. Из семисот красивых женщин невозможно выбрать одну-единственную, самую-самую, они же все как будто на одно лицо! Я не удивлюсь, если султан выбирал из них как раз самую страшную ― она хоть как-то выделялась на общем фоне, обладала индивидуальностью.

― Если б я был турецкий султан... ― Я хотел напомнить старую дворовую песню, но закончил неожиданно для самого себя: ― То поступил бы точно так же.

Уверен, никто из присутствующих, даже Вадим, не догадался, насколько серьёзный смысл я вложил в свою реплику.

Дружно выпили за то, чтобы перечень наших мужских достоинств не ограничивался одним-единственным. Опять закусили…

Вот так и дальше продолжался бы весёлый трёп за бутылкой на «вечные» мужские сюжеты и закончилось бы всё, как пел известный бард, «без слёз, угроз и крови», если бы не Вадим. В отличие от меня, он чувствовал себя совершенно чужим в компании «аборигенов», что, однако не мешало ему испытывать чувство превосходства по отношению к ним.

До этой командировки я и не подозревал, что Вадим до такой степени политизирован и проникнут либеральной идеологией. Боюсь, если ему поручить написать инструкцию на скороварку, он и туда умудрится воткнуть несколько антисоветских пассажей. Ему не терпелось доказать островитянам, как всё на Острове неправильно и какие неправильные они сами. Своим упорным стремлением во что бы то ни стало посеять семена истины в души заблудших туземцев он напоминал христианского миссионера.

Было заметно, что у него «зудело». Он сидел молча, насупившись, поглядывая на остальных без особой доброжелательности. До поры, до времени он не пытался затевать спор. Однако, когда в качестве очередного тоста Вадим переиначил гамлетовский вопрос: «Пить или не пить? Вот из зе квесчин!», стало ясно, что он здорово захмелел, а в этом состоянии отказывают тормоза даже у более тренированных «бойцов».

― Вот вы всё жалуетесь на тяжёлую жизнь, но уже забыли, что раньше было ещё хуже, ― внезапно сказал он, поставив стакан на стол, и по горящим глазам я понял, что его уже не остановить. ― Вы не хотите вспоминать беспросветную жизнь при Советах, когда в продаже даже туалетной бумаги не было.

― Вы нам мифы о прошлом не рассказывайте, мы жили в том прошлом… ― Начал было Фима почти с той же интонацией, с которой шёл застольный разговор до этого, но Вадим перебил его.

― Я тоже в нём жил! ― Он почти кричал. ― Мне было противно и унизительно жить в стране, в которой электрички пахли колбасой, а за финским сервилатом, которым сейчас все прилавки завалены, приходилось ехать на Старую площадь и в магазине напротив ЦК выстаивать сумасшедшую очередь. Синюшных кур с остатками перьев не просто продавали, их внезапно «выбрасывали» в продажу. Если вы в такой момент не оказывались в нужном месте, значит, тем хуже для вас. Тут в домах стены коврами завешены, а вы забыли, как они доставались? В том смысле, что дефицит не покупали, его «доставали». Лучшим подарком молодожёнам был талончик на ковёр, по которому его можно было получить без очереди, утренних перекличек и трёхзначных номерков на ладонях. Я хочу жить, а не прозябать! В отличие от вас я не забыл идиотизм прежней жизни, унизительные очереди за самым элементарным. Ну разве не идиотизм, что «работники торговли» относились к элите общества, некоему высшему классу? Не желаю гордиться знакомством с товароведами и продавцами! Не хочу снова начать отмывать полиэтиленовые пакеты! Вы уже забыли такое слово ― дефицит?

― Раньше был дефицит товаров, а сейчас дефицит денег. А по большому счёту, раньше мы хорошо жили. И если бы такие, как Вы, не отняли у страны несколько пятилеток, сейчас жили бы ещё лучше.

Веселье покинуло нашу компанию. Все, кроме Вадима, сидели, положив локти на стол и уткнувшись глазами в столешницу, словно пытались что-то разглядеть на её поверхности. По злому тону Фимы я понял, что ни хмурое высокомерие Вадима, ни его презрительные взгляды не остались незамеченными.

― Да не жили бы лучше! Советская экономика до сих пор продолжала бы игнорировать интересы потребителя. Это свойство было заложено в ней с самого её основания. А основатели-то кто? Первый вождь придумал какую-то шизохреническую теорию, а второй написал «Материализм и империя кретинизма». Так вот, такой империей кретинизма и был ваш Совок!

Услышав слово «Совок», молчавший до того Валеев вздрогнул и напрягся.

― Господин, Вы можете говорить, что хотите, но Родину мою не оскорбляйте!

Это «господин» было произнесено Валеевым с сильным нажимом. Тем самым он как бы провёл по столу незримую границу, по одну сторону которой сидел он с друзьями, а по другую сторону, за границей, остался Вадим. А я? Куда он поместил меня? Но Валеев сосредоточенно, в упор посмотрел на Вадима, словно меня здесь не было вовсе, а потом опять упёрся взглядом в стол.

Однако Вадим никого сейчас не слышал. Его бесила бестолковость и упёртость собеседников.