Остров

…Удара я не видел. Только что-то мелькнуло на периферии зрительного поля. Валеев бил не кулаком, а всей раскрытой пятернёй ― удар таким кулаком в таком состоянии мог стать для Вадима фатальным. Вид Валеева был ужасен, он напугал бы даже тигра. Его взгляд, полный звериного бешенства, казалось, был способен прожечь дырку в металле. Из перекошенного рта так и не смогло вырваться страшное ругательство, застрявшее в клокочущей в горле ярости. Раздувшиеся ноздри со свистом засасывали воздух, вены на шее готовы были лопнуть, а застывшие в напряжении мышцы канатами протянулись вдоль рук. В таком состоянии бросаются в рукопашную на заклятого врага.

Вадим упал вместе со стулом. Он так и остался на нём сидеть, только стул теперь лежал спинкой на полу. Хорошо, что при ударе он успел вовремя повернуть лицо, иначе мог бы получить перелом носа.

Он с трудом поднялся с пола. Вид у него был растрёпанный и подавленный, но Вадим и теперь не собирался сдаваться. Он принял позу, чем-то напоминающую греческую букву «лямбда»: одна нога отставлена назад, другая выдвинута вперёд, голова наклонена в сторону противника. Кулаки сжаты, но что делать с руками, он не знал, и потому прижал локти к туловищу. Он был готов сражаться за свои убеждения, не имея даже призрачного шанса на успех. Он решил быть битым, но не уступить сопернику в твёрдости духа.

Я не ожидал от Вадима такой отчаянной, безрассудной смелости. Однако вид этого полноватого московского интеллигента, храбро бросающегося в безнадёжный бой, был столь нелепен, что мог погасить любую агрессию. Да никто и не собирался отвечать на его вызов. Ни старшина, ни остальные даже не смотрели в его сторону.

Валера обратился к Валееву, принявшему прежнюю позу ― лицом в стол.

— Зря ты так… Не ты один хотел дать ему в реноме. — Должно быть, Валера полагал, что подобрал приличный аналог грубоватого отечественного выражения. — Но бить такого — грех.

Под «таким» подразумевался квёлый интеллигент.

Фима высказался ещё более неожиданно:

― Это потому, что нет у тебя в сердце бога, Дамир. Бог учит смирять свои порывы.

Вот уж кого бы я не заподозрил в религиозности, так это Фиму!

Старшина молча выслушал своих друзей. Потом скосил глаза в сторону Вадима и, глядя не на него, а в пол перед ним, с презрительным равнодушием, почти не разжимая губ, сказал:

― Остыньте, господин. Никто с Вами драться не собирается. Был бы я трезвый, тоже Вас бить не стал. Хотя, есть за что…

…Нам оставалось только уйти. Я, успокаивая и похлопывая Вадима по спине, вывел его из дома. У него дрожали губы, а в его глаза, полные муки, было невозможно смотреть. Самое сильное унижение для мужчины ― это физическое унижение, которое он претерпел от ненавистного противника. Я с удивлением открыл для себя ещё одного Вадима ― полного мужских амбиций. Да, за эти несколько дней мы узнали друг о друге столько, сколько не узнали за предыдущие годы знакомства.

Я чувствовал свою вину за случившееся, поэтому попытался хоть как-то успокоить моего партнёра.

— Вадим, зря ты так… Стоит прислушаться к их аргументам.

— В их аргументах так же мало содержания, как в порнофильмах!

Кажется, моя попытка привела к результату противоположному тому, на который я рассчитывал: Вадим опять «завёлся».

― Ты не прав. Я пообщался здесь с людьми… То, что у тебя вызывает презрение, для них свято. Они не такие, как мы.

― Вот в этом я с тобой согласен! Ты посмотри на их небритые рожи, это же троглодиты!

— Им утром некогда было бриться, их подняли чуть свет.

— А этот алкаш, которого ты почему-то защищаешь, как там его…

― Валера.

― Ведь когда он пьёт, у него же зубы стучат о край стакана! Ты хотя бы признай, что между нами и ними огромная пропасть ― интеллектуальная, культурная, мировоззренческая. Разве эти всесторонне недоразвитые личности способны так же, как мы, чувствовать искусство, любить литера­туру, наслаждаться поэзией? Разве им присуще критическое восприятие действительности и аналитическое мышление? Они и слово «анализ» понимают только в медицинском смысле. Я не удивлюсь, если выяснится, что некоторые местные аборигены, вроде этого твоего алкаша, и считать-то умеют только до двух, а всё, что больше, для них ― «много».

Мне не хотелось возражениями усугублять состояние Вадима, но и терпеть дальше я тоже не мог. Он явно незаметно для самого себя пересёк некоторую незримую черту, разделяющую обоснованную критику от оголтелого поносительства.

— Ты прав, мы отличаемся от них. Хотя бы тем, что научились работать языком лучше, чем они руками. Однако уровень интеллекта определяется не только наследственностью или происхождением. Большинство маршалов Великой Отечественной были выходцами из простых крестьянских семей, а били потомственных прусских аристократов. А в других обстоятельствах они были бы обречены на то, чтобы всю жизнь кланяться и снимать шапку перед барином, который никогда не признал бы их равными себе по интеллекту.

Вадим был похож на сумасшедшего. Его расширенные глаза выдавали огромное внутренне напряжение, смотрели, не видя.