Остров

Уйти — и сделаться механиком или писать коды для компьютерных программ или что я там обещал себе, отсчитывая последние дни в Осни? Потом я подумал обо всем, что сумел построить, обо всем, чему научился. Не только разводить огонь, но и сдирать шкуру и потрошить убитого козла, удить рыбу. А еще важнее — что я научился НЕ делать. Не обращаться с людьми как с ничтожествами. Не превращать их в рабов. Не использовать женщин для собственного развлечения. Не пробовать наркотики. Я совершил все ошибки из этого списка, в том числе довольно серьезные, в реальном мире подсудные. Но в итоге, можно сказать, в последний момент я научился лидерству.

И кое-что еще я накрепко запомнил: человек всегда способен проявить себя с неожиданной стороны. Ральф и его клятва Гиппократа. Джун и музыка. Миранда, способная на подвиг, но такая неуверенная в себе. Гил — романтически преданный своей любви. И даже Себ — это ведь он разгадал последнее число и открыл люк. Теперь я знал: ни один человек не остров, и спастись с острова можно только всем вместе. В первую очередь я думал, конечно, о Флоре. Если я не вернусь в Осни — увижу ли я когда-нибудь ее снова?

— Так ты останешься в школе? — не утерпела мама. — Теперь, когда ты знаешь себя, знаешь свои способности, кем ты можешь стать?

Я посмотрел на нее, посмотрел на папу и произнес волшебное слово.

— О’кей, — сказал я. Встал и забрал со стола бутылку. — Можно, я оставлю ее себе?

— Конечно.

Я скатал лживую просьбу о помощи, засунул обратно в бутылку и завернул крышку. Встряхнул слегка, чтобы скрученный листок попрыгал внутри.

— Думаю, вы мне кое-что задолжали, ведь сокровища мы так и не нашли.

Тут они оба вскочили, обошли вокруг стола и обняли меня. Мама сказала, уткнувшись лицом мне в волосы:

— Ты нашел сокровище! Ты узнал, в чем твоя слабость и в чем сила. Увидел свои возможности.

— Ты нашел самого себя! — сказал отец.

Не забывайте: мои родители выросли на Западном побережье Америки, так что в их устах это звучало не слишком пафосно. И все-таки немножко пафосно.

Мы все прижались друг к другу, я крепко обнимал родителей и пытался разобраться: у меня они самые худшие на свете или самые лучшие?

49 Другой остров

Я вернулся на остров Осни. На мне — бутылочно-зеленая форма шестого класса. Нагрудный карман украшен вышивкой — золотые нити изображают воду (три волнистые линии) и дерево. Ботинки чудовищно жмут не только потому, что еще не разношены, но и просто потому, что это — ботинки. После трех месяцев босоногой жизни на острове любая обувь невыносима.

Я пересек недлинный мост через крепостной ров и вновь оказался на том первом в моей жизни острове. Входя под каменную арку, я прочел высеченную над ней латинскую надпись в честь Георга III — того, кто свихнулся, но все равно оставался королем, — и подумал о том, как теперь все изменится для меня. Заметил других ребят, не из нашей семерки, они тоже собирались у школы, и смутно мне почудилось, что им здесь не место. Здесь должны быть только мы семеро.

Я никого из ребят не видел после того, как нас обследовали и с нами проводили собеседования в отделении бихевиористики. Тогда я мимолетно пересекался то с тем, то с другой, входя в кабинет врача или психолога, когда кто-то оттуда выходил, или оказываясь одновременно с кем-нибудь у автомата с газировкой. Сейчас я первым увидел Ральфа — он чуть не налетел на меня под аркой.

— Привет, Ральф.

— Шеф! — сказал Ральф, но вдруг запнулся и уставился себе под ноги.

Я внимательно присмотрелся к нему.

— Как дела?

Он пожал плечами, в глаза мне так и не посмотрел.

— По кайфу, бро. Дымка хватает. — Он развинченной пробежкой зашагал дальше, точно так же, как в прежние годы. — Я двинул, бро. Мужик дергается-ждет.

Я тонко улыбнулся.

— Хорошо, Ральф, — любезно ответил я. — Двигай.

Он пошел прочь через двор, утрированно исполняя рэпер-скую раскачку. Не то чтобы я сильно удивился.

Не удивился я и тому, что Миранда Пенкрофт снова прилипла к Себастьяну Лоаму — быстрее, чем успеешь выговорить «Робинзон Крузо». Ни тому, что Джун Ли послала меня за новыми струнами для скрипки взамен тех, которые мы использовали как леску, ни тому, что Гилберт Иган смеялся вместе со всеми, когда кто-нибудь обзывал меня гомиком, ни тому, что Ральф Тюрк снова зависал в Блэкберд-Лейс. Они старались выкинуть из памяти остров. Но я наблюдал за ними и улыбался. Потому что теперь-то я знал: это все не имеет значения.

Пусть Ральф изображает гангстера. Пусть Себ выиграет еще несколько матчей, прикидываясь великим спортсменом. Пусть Миранда пересекает бассейн по сто раз, пока волосы ее снова не сделаются почти белыми. Пусть все притворяются не тем, что они есть — реальная жизнь уже сказала свое слово, и я теперь знал, и они знали, кто есть кто, когда маски сорваны. И я точно знал теперь свое место в иерархии.

Вот почему я улыбался.

Джон Донн сказал: «Ни один человек не остров».

Ай да умница, Джон Донн, ай да сукин сын!