Остров

Ответ вышел из лесу с очередной охапкой дров в руках. Себ собственной персоной. Его лица почти не было видно из-за поклажи. За ним следовал Гил, тоже волок дрова. Оба подошли ко мне и свалили свой груз на гору дров. И словно это притянуло всех прочих — они собрались поблизости, настороженно приветствовали Себа и Гила.

Миранда всего лишь холодно кивнула своему дружку. А Себ глядел на меня, больше ни на кого. Посмотрел на меня с мольбой, указал на гору дров посохом, который все еще таскал с собой:

— Можно нам теперь поесть?

Отоспавшись да еще и услышав от Себастьяна Лоама нечто похожее (насколько это в его силах) на просьбу о прощении, я почувствовал, как торжество победителя теплой волной разливается по телу. Главное, чтоб на лице не проступило.

— Конечно, — сказал я. — Мы с вечера завернули рыбу в листья. Сейчас принесу.

Я двинулся к нашей постройке, где мы соорудили примитивный холодильник, но спохватился и вновь обернулся к Себу.

— Но сначала отдай мне еще одно полешко. — Да, я засранец, я добивал его, но никто больше не смеет усомниться в моей власти. — Посох.

Я протянул руку. Себ вложил в нее посох, и я почувствовал: теперь все в порядке.

— Спасибо. Добро пожаловать, Себ и Гил. И чтоб впредь было ясно: все участвуют в охоте, все участвуют в строительстве, все вместе собирают дрова. Уговор?

Молчание. Оба насупились, как проштрафившиеся школьники.

— Себ? Гил? Как у нас принято отвечать?

До них дошло.

— О’кей, — проворчали они.

Ральф натер мне еще аспиринового порошка, чтобы унять боль в зубе, и занялся поисками средства, которое могло бы справиться с инфекцией. Не думаю, что он так старался только ради меня, хотя мы и сблизились в эти дни: главным образом Ральф сам получал интеллектуальное удовлетворение, трудился для науки. Он куда-то удалялся на много часов кряду. Сделал себе сумку через плечо из коврика с сиденья самолета вместо своей прежней адидасовской барсетки, собирал в нее листья, травы, корешки и толок в ступе. Он даже ловил маленьких, похожих на землероек грызунов и экспериментировал на них. В еду они не годились, но для Ральфа оказались идеальными подопытными крысами. Он и вел себя, и выглядел почти нормально. Челка, занавешивавшая глаза, отросла, и он закрутил ее наверх в мужскую косичку. И перестал выражаться так, словно живет в трущобах. Да, он и держался, и говорил на тыщу процентов лучше прежнего.

Все вроде бы приладились к этой жизни, даже Себ и Гил. Себ так и носил горделиво свой фитнес-браслет, хоть в нем давно села батарейка, но больше не пытался затевать Игры. Мы продолжали обустраивать Бикини-Ботом. В доме появился стол, и я сообразил, как сделать из раковин светильники с рыбьим жиром (фитили мы каждый вечер зажигали от костра). Они пованивали, но могли гореть несколько часов. Я еще кое-что соорудил: бадью, чтобы собирать воду из водопада, и туалет с седалищем над расщелиной в скале. Мы каждый день купались и поочередно то охотились, то рыбачили. Дела шли хорошо.

До той ночи, когда мне поплохело. Я проснулся в темноте, в агонии. Голова — сплошной ком боли. И тут я понял однозначно, что зуб нагноился, и мне представилось: будь у меня зеркало, я бы увидел в нем огромный зеленый шар вместо головы, зеленый и блестящий от пота, как те зеленые гонады на пальмах. Вокруг все мирно спали, а я извивался от боли. Стоило прилечь, и зуб дергало — хоть вой. Я прямо слышал, как в воспаленном нерве бьется пульс. Но сидя я не мог уснуть. И я не знал, как мне быть. Если инфекция распространится, она может меня убить. Я попытался пожевать очередную порцию ивового порошка, которую оставил мне на ночь Ральф, но вся челюсть болела так, что я и жевать толком не мог.

Я припомнил фильм «Изгой», где Том Хэнкс выбивает гнилой зуб коньком. Должно быть, я раз сто пересматривал это кино в пору увлечения робинзонадами, но всякий раз зажмуривался, когда металлическое лезвие касалось зуба. А теперь, будь у меня под рукой конек, я бы собственноручно выбил себе этот зуб.

Я немного побродил по острову под голубой луной, любуясь серебристым морем и чернеющими, колеблющимися на ветру пальмами. Но и это зрелище не уняло охватившую меня панику. Я умру здесь, а Себ в итоге восторжествует. Мы с ним играли в детские игры, в бирюльки, а вот настоящая Игра, где ставка — жизнь и смерть. Затянувшаяся Игра — ударил-то он меня уже давно, и только теперь инфекция проникла в мою кровь и движется к органам, разъедает их, убивает. Каждым биением своего позеленевшего сердца я проклинал Себа.