Остров

Флора набросилась на рыбу и съела ее до последней крошки, словно Голлум во «Властелине колец» — с хвостом, с глазами, ничего не оставила. Да она же с голоду умирала. Никогда в жизни не было мне так стыдно.

— Переговоры? — сказал я, как говорили в фильме «Ласточки и амазонки».

Она обернула ко мне рыбье свое лицо. За щеками еще полно еды, губы вымазаны рыбой, жижка течет по подбородку. Она прервала процесс раздирания и пожирания ровно на миг — чтобы показать мне длинный средний палец.

Я вполне это заслужил — и это, и многое сверх того. И все же я попытался объясниться.

— Я так долго был в самом низу пирамиды, что, когда оказался наверху, я вроде как… ну да, я обезумел.

Она знай себе ела, словно меня тут и не было.

— Это не оправдание, — продолжал я оправдываться, — но после трех лет дерьма в Осни… От всех…

Опять я заныл. Омерзительно.

— Поверь, я сам себя ненавижу теперь больше, чем ты способна возненавидеть меня. Я поклянусь на… — Я быстро сообразил на чем. — На Библии, которую мы с тобой нашли, что никогда, никогда в жизни ни с кем не буду так обращаться, кем бы я в жизни ни стал, где бы ни работал.

Она жевала медленнее, потом остановилась. Искоса на меня поглядела.

— Клянешься? — спросила она с полным ртом. Пережеванная рыба, прилипшая к зубам, выглядела противно — и все же Флора была прекрасна, хоть умри.

— Клянусь.

Она протянула руку. Тоже противную, в чешуе и рыбьем соке.

— Уговор.

Я взял ее руку, и Флора втерла мне в ладонь все это рыбное месиво.

Так мне и надо. Я расплылся в улыбке.

— Мне правда очень стыдно.

— Что морил меня голодом?

— Конечно, за это я себя вообще никогда не прощу.

Чистая правда. Я наказывал Флору за то, что она посмела мне противоречить, за мятеж, за отстаивание своего мнения.

— Но и за то, что клеил ярлыки. Но и ты согласись — тату, черная футболка. Все признаки налицо.

— Так у тебя тоже. Очки и так далее. А теперь посмотри на себя — Гарри Стайлз, да и только. Наверное, на самом деле никто из нас не тот, кем он выглядит.

Я опустил глаза, смущенный комплиментом или тем, что принял за комплимент, и увидел татуировку. Повернул ладонь Флоры, чтобы рассмотреть рисунок.

— Почему туз пик?

— Я сделала татуировку после Забега в Осни, когда оказалась среди Одиннадцатых. Одиннадцатые в Осни считались подонками земли, пока не появился ты.

— Рад, что пригодился.

Она ухмыльнулась.

— Мне не понравилось, что школа вздумала распределять нас по номерам, и я решила — я сама определю себе клеймо. Туз пик — старшая карта в колоде. Он бьет даже других тузов.

Я кивнул.

— Твои родители не были против?

— Я их не спрашивала. Когда они увидели туза, пробили потолок. Они довольно старомодные. Чем, вероятно, объясняется, почему я — такая.

— Кем они работают?

— Оба ученые. Историки. Меня бы к школе Осни и близко не подпустили, если бы не стипендия для детей оксфордских преподавателей.

— И меня тоже. Мои — психологи. Бихевиористы.

Она кивнула.

— Не странно ли, что Осни принимает детей ученых, когда там никакой ученостью и не пахнет?

— Очень странно. Наверное, дело в том, что школа историческая — престижная, для немногих.

— Угу. И мы, как считается, обрастаем тут пресловутыми «школьными связями». Но я не могу себе представить, как лет через десять курю на пару с Себом сигару в каком-нибудь английском клубе. А ты?

— Только не это.

— Я бы предпочла учиться в обычной оксфордской школе. Там я была бы Флорой.

— И я тоже.

— А ты был бы Линкольном.

— Вообще-то, — отважился я, — лучше Линк.

— Как в «Зельде»?

— Да. Так меня зовут родители.

— А друзья?

— Друзей нет. Никого, кроме родителей. Это имя знают только они.

Я посмотрел на нее — она смотрела прямо на меня, с полуулыбкой, немного сощурившись от солнца.

— А теперь и ты, разумеется.

— Мы становимся друзьями?

— Как ты решишь. Не лучшее начало дружбы — морить тебя голодом неделю. Все зависит от того, сможешь ли ты меня простить.

Флора вдруг стала серьезной.

— Это был очень дурной поступок. Но каждый имеет право на второй шанс.

— Спасибо, — сказал я. — Но тебе придется запастись терпением. Я не очень-то умею разговаривать с людьми. До Осни я учился дома, и у меня просто нет навыков общения, понимаешь? Вот почему я бомбардировал тебя всякими сведениями. Я их коплю, коплю, а что с ними делать, не знаю. Это вполне может раздражать других людей, как ты и говорила.

— Немножечко раздражать, — уточнила она. — Я лишь пыталась объяснить, что тот, кого травят, не обязательно должен быть прекрасным человеком только потому, что он — жертва.

Я припомнил, как она впервые сказала это — у самолета, в сумерках — и как мне это показалось несправедливо. Но теперь я не мог с этим спорить. Только посмотрите, во что я сам превратился на острове.

— Но я не хотела сказать, будто ты сам виноват в том, что тебя травили, — продолжала Флора. — Это было бы подло. Винить жертву. На тебя в Осни накинулись еще прежде, чем ты рот успел открыть. Просто потому, что ты — не такой, как они. А я должна была бы тебя поддержать. Ведь я тоже не такая.