Остров

Выставка в Доме Художников открывалась завтра и Юля мысленно, в который раз, пыталась подавить волну паники, поднимавшуюся в груди. Завтра она выйдет в свет, как шутил Гореславский. Зачем, почему он так хотел ее туда вытащить, она не знала. Как ни сопротивлялась – тот был непреклонен. Уже и платье было пошито у модного кутюрье, и завтра ожидался приезд стилиста на дом. Может, ей заболеть? Один раз им в классе прививки делали, и, она, с детства боявшаяся иголок, сначала притворилась, что заболела, а потом и правда слегла с температурой. Но с Георгием такое не пройдет – он такой упрямый, даже полумертвую ее повезет. Она посмотрела на платье, висевшее на дверце шкафа. Нежно сиреневое, в пол, с фантастическим цветком на лифе, с затейливыми складками. Это же надо такое придумать еще, а потом сшить! Это их в институтах учат? Или они сами с рождения такие фантазеры?

Платье сидело на ней великолепно, подчеркивая тонкую талию и высокую грудь. Волосы стилист собрал в замысловатый пучок, опустив на искалеченную половину лица волну пепельных локонов. Юля посмотрела в зеркало и на миг увидела прежнюю Юльку Шадрину – красавицу и насмешницу. На миг, потому что вдруг поняла – она уже не девчонка-старшеклассница, а взрослая молодая женщина. Она выросла, и сама не заметила как.

Гореславский подал ей руку, и они вышли из квартиры. Юра открыл перед ними дверцу машины и глазами выразил восхищение. Юля благодарно улыбнулась ему в ответ.

– Только не дергайся, – сказал ей Гореславский на входе. – Все будет хорошо.

Народу набилось, будто здесь не картину показывают, а бесплатно пряники раздают. Хотя, в общем, так и было. После краткого открытия выставки всех пригласили на фуршет. Гости активно угощались закусками и прикладывались к бокалам с вином и шампанским. По одному, по двое или группами посетители подходили к портрету и многозначительно принимались его рассматривать. Юля все время держалась рядом с мужем, опустив глаза и отчаянно стараясь, чтобы не дрожали руки и не подкосились ноги. Ей казалось, что все пялятся на ее лицо, фигуру, сравнивают с портретом, обсуждают ее, говорят о ней. Хоть сквозь землю провались!

К Гореславскому подошел мужчина в сером костюме. Юля робко приподняла глаза: как все же красит любого пиджак и галстук. Вот вроде самый обычный человек, а смотришь на галстук со стальным отливом и ничего больше не видишь, а потом вдруг замечаешь и блеск в глазах, и красиво уложенные волосы с проседью.

– Георгий! У меня нет слов, – мужчина восхищенно улыбнулся и покачал головой – не понимаю, мол, как ты это сделал?

Потом поклонился Юле, поднес ее руку к губам и поцеловал.

– Примите мое восхищение, Юлия Петровна! Вы удивительная! Столько грации, женственности и в тоже время мужества.

Дыхание у нее перехватило, кровь прилила к щекам, и она с трудом нашла силы что-то такое промямлить в ответ. Георгий представил их. Мужчина оказался какой-то юрист или финансист, она плохо запомнила. Он еще постоял рядом и ушел. Потом подходили многие, но ей уже не было так страшно.

Юля осмелилась оглядеться и поняла, что никто на нее и не смотрит. В дальнем конце зала группа музыкантов в черных фраках наигрывала джазовую композицию. Несколько пар танцевали. Слышался смех. Дамы в нарядных туалетах, с маленькими блестящими сумочками в руках, на высоченных каблуках, с бриллиантовым блеском в ушах, на шеях и пальцах походили на экзотических райских птичек, соперничающих друг с другом яркостью оперения.

– Вот так, Юля, нынче потребляется искусство. Шампанским и музыкой приходится завлекать, – шепнул ей Георгий и засмеялся.

– А без шампанского не пришли бы? – удивилась она.

– Пришли бы, но меньше. А так, посмотри – полгорода здесь. Завтра гламурные журналы напечатают, в новостях покажут, и потянутся людишки. Кто-то просто потому, что модно, кто-то за компанию, но будут и те, кто оценит и поймет. Вот ради них все это действо и задумывалось, – он обвел рукой зал. – Помнишь, как ты в Липецке на портрет мужика смотрела? Я ведь к тебе подошел, что ты как раз из тех, кто понимает. Только не говори, что ты в этом деле профан. Все это, – он опять обвел рукой пространство, – не для них и не для меня. А для таких, как ты, как Юра наш. Если человек смотрит на картину или музыку слушает, или книгу читает и в душе его рождаются мысли, каких раньше не было, то это стоило рисовать, писать, играть.

Юля посмотрела на мужа и, кажется, поняла.

– Но разве они не понимают, – кивнула она в сторону гостей.

Георгий усмехнулся и покачал головой.

– Половина, дай бог, третья часть, что-то там понимает. Остальные просто пришли пожрать на халяву и себя показать. Но без них никуда. Таковы правила игры, Юля.

– Игры? А разве мы обязаны в это играть?

– Нет. Но что происходит с ребенком, который придя в песочницу, отказывается играть в общие игры? Он остается один. Как Бендер. Вот он не хотел в это играть. Всего и надо было, что потусоваться, засветиться, проставиться кому надо. Но наш великий художник выше этого. Результат ты видела.

– А если он начнет свою игру? Ребенок в песочнице?