Остров

Мать эту историю рассказывала по-другому, и Игорь пребывал в блаженном неведении, пока одна доброхотливая соседка не проболталась. Мать тогда после Игоревых расспросов сдалась – все рассказала, но и тут про мужа плохого слова не молвила – винила себя. За это Игорь ее презирал еще больше, чем за бесчисленных кошек, заполонивших квартиру. Игорь поначалу сомневался, а и, правда, кто отец? Но как в возраст входить стал, все сомнения отпали – вылитый папаша, даже Андрей, первенец, и тот от матери больше взял. Тогда Игорь пошел к родителю. Сам не знал зачем – просто посмотреть, поговорить. Ему как-то думалось, а вдруг тот до сих пор не знает, что он его сын? А вот он придет, и будет все как в сказке – тогда, в свои четырнадцать, он еще верил в чудеса.

Кругом бурно развивалась пресловутая рыночная экономика. Стихийно возникали рынки, барахолки, народ азартно осваивал челночный бизнес. Не оказался исключением и Вова Вележев. Вся комната в общаге, где, по словам матери, тот до сих пор проживал, была заставлена огромными клетчатыми сумками. Сумищами! Среди наваленного горой барахла копошился рыхлый мужик в спортивном костюме с полосками и тетка в лайкровых лосинах, обтягивающих знатные телеса и майке с Микки Маусом на выдающейся груди. Так Игорь впервые увидел отца. Толку от этой встречи никакой не было. Вележев-старший посмотрел на отпрыска (Игорь представился), усмехнулся.

– Мать прислала? – спросил. Игорь помотал головой. – Да, конечно, – осклабился Вележев, – узнала, видать, что я бизнесом занимаюсь, решила разжиться. Так вот передай – я безработный. Ничего она не получит, – и сложил толстые пальцы внушительной фигой.

Игорь пулей вылетел за дверь, жгучая обида сдавила грудь так, что дышать тяжело стало, он прижался лбом к облупившейся стене. За тоненькой фанерной дверкой послышались голоса.

– Да чего ты, Вовчик! – сказала женщина. – Вон дал бы парню футболку, все одно брак.

– Еще чего! Один раз дашь – потом повадится! Нечего всяких приваживать!

Игорь отлепился от стены и побрел по коридору, пошатываясь словно пьяный. Матери ничего рассказывать не стал, но к общаге часто приходил, наблюдал. С местными алкашами знакомство свел, те охотно делились новостями за бутылку. Вскоре Вележев из общаги съехал: квартиру купил. Игорь узнал адрес, приехал посмотреть на новое отцовское жилье, на машину-иномарку. Торговал отец на рынке в Апраксином дворе. Потом еще одно место взял, на Троицком. Продавцов нанял. Потом обзавелся местом в торговом павильоне, да не одним. Игорь жил своей обычной жизнью, учился, писал рефераты и контрольные, про отца не думал ежесекундно, но где-то на заднем плане сознания мысль постоянно присутствовала. «Чтобы ты сдох!» – вот что он думал.

Августовского дефолта девяносто восьмого года отцовский бизнес не перенес. Уж по какой причине, он не знал, но сначала один павильон закрылся, потом другой. А потом отец машину продал, а вслед за этим и квартиры лишился. За долги отобрали, болтали бабки на лавочке у подъезда. Последний раз Игорь отца видел на рынке, тот таскал ящики с овощами. Черноусый, смуглолицый хозяин ларька сунул ему в конце мятую купюру, Вележев-старший утер лоб рукой и устало побрел к выходу. Игорь проводил сутулую фигуру глазами и, довольно улыбаясь, пошел домой. Он был уверен, что отец разорился только потому, что пренебрег им, Игорем. Это его ненависть сыграла решающую роль. Он хотел, чтобы тот сдох, но так даже лучше. Что смерть? Нет, пусть живет, вспоминает свои грехи и мучается. Так что ненавидеть Игорь Вележев умел.

Глава 21. Внезапный поворот

Юля почти не помнила, как шла к пристани, как поднималась на борт: все еще была под впечатлением от иконы, с которой на нее смотрел печальный лик Святого Николая. На темной доске еле виднелась фигура в драпировке одеяний и только глаза блестели ярко и смотрели на нее в упор. Юля взгляд отвести не могла. Губы беззвучно шептали: «Господи, помоги, подскажи, что делать? Я так одинока, господи! Помоги!» Слова иссякли, и она просто застыла в молчании. Глаза ее все так же смотрели на образ, а мыслями улетела вдруг домой. Увидела отца, широко и размерено косившего траву, его загрубевшее от ветра и солнца лицо с темными с проседью усами. «Нельзя ненавистью жить. Душу она разъедает. Я это слишком поздно понял. Прости меня, доча», – услышала она и очнулась, вздрогнула. Вспомнила другое лицо, восковой бледности, бескровные губы, шепчущие: «Как простишь, свечку мне поставь. Я пойму».

Она склонила голову и сжала зубы, чувствуя, как горячая слеза катится по сухой щеке. Простить врага иной раз легче, чем близкого человека. Нет, все, что ни делается, все к лучшему: хорошо, что она сегодня в церковь сходила, помолилась. На душе спокойно и ясно. Главное сейчас найти сына. А враги ее и сами сдохнут. Так папа говорил, а папа ее мудрый человек был. Она простит Вележева. Но сначала вытрясет из него душу. Прямо сейчас. Даже если в кафе будут сидеть все пассажиры лайнера, Вележеву придется ответить на ее вопросы.