Остров

— Из библиотеки — справку, из тридцать пятого — заявление с резолюцией Миневича о том, что у вас все потеряно. — И даже символика!

В коридоре фотовыставка к юбилею института. Шагаю мимо, но глаза ищут и находят. Подхожу. Почему именно это? За все годы функционирования факультета при всем множестве студентов. Голова Давида. Петренко Алла...

Сейчас я выскочу из квартиры, нажму на кнопку лифта, но не стану томиться — нет, пока он доберется, перепрыгивая ступеньки, я промчусь по лестнице черного хода, попав на девятый этаж, долечу до ее квартиры, вожму палец до боли в звонок и одержимо уставлюсь на дверь: очертания речи, догадка о поступи, дверь открывается, за дверью она, дальше, в глубь квартиры, на кухне — мать и тоже смотрит — четыре глаза изучают меня — я необычен — я как-то неловко поманю, вместе с нею шагнет мать, она тоже поймет, она вспомнит — так было, но остановится, закусит губу, улыбнется — мы все выразим радость, я шепну: «Я хочу тебя! Я хочу с тобой...» — я опущу глаза, снова подыму их: «Пойдем к нам...»

— Ты — маньяк, — приникает ко мне Ирина и, дрожа, всасывается в шею: фиолетовая плазма переливается в нее.

— Как всегда не о том, — перебираю невидимые локоны. — Мне ведь от них ничего не нужно.

Я все еще у стенда. Навстречу человек, опираясь на палки с подлокотниками: ботинки различны, ноги при перемещении настаивают на своей автономии. Именно это я открыл тогда, когда глаза, части лица и фигуры зажили сами по себе. «Почему у тебя два носа?» И снова взгляд на пожелтевшую хронику: доцент, пустой стул. Да, я тогда вышел.

Река, словно поверженный парашют, не покоряется границам парапета. Больше всего мне дорог сейчас пес: я обнимаю лохматое тело, я успокаиваю зверя: преодолеем. К реке одержимо влечет, и, отпустив пса — он не убегает, он втирается в ноги, — я перевешиваюсь через гранит, — рыхлое тело воды вскипает жилами, оно подобно карте, что на ней? Оно сокращается подобно клетке — мне не оторваться, зрелище манит: что под покровом, что за десант скрыт пеной? Волны как скалы. Неужели город гибнет? Накатывается вал. Я схватываю собаку и бегу, но куда? Здания закрыты, и за стеклами — никого. Никто не отопрет нам, и мы сгинем в бешенстве воды. Но кто там за дверьми — брат? Нет, не он. Это — я. Но все же ощущение братства. Ну как же, я и я — конечно, мы самые родные друг другу. «Ну что же ты, сколько можно, — с раздраженной заботой он, замыкая дверь. — Посмотри». Да, задержись мы на набережной, и — все. «Что у тебя в сумке?» — он, не повернувшись. «Это собака», — я треплю приосанившегося кобеля. «Ну, как хочешь», — он крутит головой — ну совершенно как брат, хотя это — я, допустим я-1.

— Налево, — произношу я-1. — Я в ванную.

— Я тоже, — присоединяюсь я.

Забавно созерцать себя со стороны — наблюдаю, как раздевается я-1. И тут до меня доходит: ведь я-1 — мальчишка. Сколько ему — лет пятнадцать? Он вдруг кажется мне неимоверно несчастным. Жажда утешить ребенка столь велика, что я приближаюсь, но вдруг иное захватывает меня, и я:

— А как это случилось?

— Ты все испортил, — отмахиваюсь от него. Я-1 пытаюсь открыть душ, но под рукой оказывается что-то иное, из иного мира и иной ситуации. Я-1 перевожу взгляд, уже вспомнив: это — занемелая рука покойника. Она желта и скрючена, как лапка дохлой курицы.

— В чем же моя вина? — недоумеваю я. — Ты сам открыл. — Но тут же ловлю себя на том, что, в общем-то, не в состоянии сообразить, где же я? Но наибольшая тревога за я-1, с ним-то что? Неужели все так, как мне почудилось? Как же спасти его? Я беру его за плечи, я шепчу:

— Неужели ты не можешь остаться? Неужели нельзя жить нам двоим?! — кричу я.

— Ты не понял? — шепчу я-1, коченея. Я-1 плачу. Руки, мои юные руки, мне не шевельнуть ими, они — мертвы, мне уже ничего не сказать ему, он так и не поймет. Так и не...

«Заблудиться нужно уметь, это — дар», — утешаю себя, все глубже забираясь по смутно-знакомым лестницам на этажи, по ним сквозь двери, по коридорам — в неведомые кущи вуза, как вдруг, словно пробуждение, — белый мрамор, зеркала — да-да! и белый рояль.

— Ты где? — простирает руки жена, чувствуя меня, незримого. — Чем все кончилось?..

Из залы попадаю на лестничную площадку, спускаюсь по ступенькам, похлопывая черные с золотом перила.

— У тебя сколько людей? — спрашивает спина (я — сзади).

— Моих — восемьдесят, — голосе из помещения. В нем свет, и дым вуалью стелется наружу. Мощное лицо оборачивается. Мелкие глазки помаргивают. Комсомольский значок. Молчание. — Ну так что? — из никотиновой пелены. — На повестке вопрос с пилотками.

— Сейчас, — производит шаг ко мне незнакомец.

Ударить или убежать? Последнее не от испуга, а от нежелания нарушать сюжет, навязанный не мною.

— Вам кого? — Это ко мне, и новый шаг. Физиономия благополучна, как мичуринская антоновка в корзине, — помню со школы: ботаничка трясла невесомый (давала подержать) муляж, повторяя несколько удивленно: «Полтора килограмма».

— Я за документами, — я, не колеблясь.

— Вам завизировать? — Секретарь щелкает, словно кнопочным ножом, авторучкой.