Остров

— Пошел! Пошел на хер! — Пенелоп ткнул его стволом автомата, гнал тычками сначала в грудь, потом в спину. Икроид, блестя пистолетом, отступал, пятился в тростники, что-то обиженно кричал.

— Херня, у меня он и так еле держался, — Демьяныч, скривившись, раскачивал во рту шатающиеся зубы. Мизантропы окружили его. — Ничего, душу отвел. Теперь полегче стало. Жаль вот, что не увидим больше Лазаря Натановича.

— Какого Лазаря Натановича?

— Да Сладкого Человека, интенданта нашего херова. Вот бы кому пересчитать зубы искусственные.

— Исчез Цукерман. Навсегда. Будто и не было его, гада жопоногого.

— А мы все уже думали, что так и будет везти дальше.

— …Не овладевшие искусством жить, — произнес Кент. — Специалисты по неприятностям. Проще говоря, дураки мы.

— Ну что будем делать? — теперь почему-то обращались к Демьянычу.

— Что делать! Опять дергаться будем. Пока позволяют. Пока живы.

"Как муха в паутине", — подумал Мамонт.

— А ты, бугор, чего молчишь? — спросил его кто-то.

— Пронесет, — бесполезно попытался уклониться Мамонт. — Бог даст.

— Куда? В какую сторону теперь пронесет? — раздраженно произнес Демьяныч. — Бог даст! — передразнил он.

— Мы на Мамонта надеялись, а он, оказывается, на бога. А бог тогда на кого?

— Ну что, оружие собирать? Давай дальше в партизан играть, в борцов за свободу.

— Обрадовались. Всех победили! Вообразили себе.

— Ну все, — остановил их Демьяныч. — Теперь хватит страхи свои лелеять. Как будто жить — главное, ничего главнее жизни нет.

"Как так не главное? — чуть не высказался Мамонт. Вовремя успел понять, что сейчас его голос неуместен. — Тоже мне самурай… И надежда вот умирает последней. Уже умерла. Как непривычно, как спокойно без нее стало. Умиротворенно."

— А может быть правильно. С какой стати считать, что самураи глупее нас были.

"Говнолыжники, блин", — Мамонт и Квак спускались по лесной тропинке, скользили по желтой грязи под тонким слоем листьев. Каждый нес по ведру воды, а Квак еще и маленький пулемет с кривым рожком сверху, брякал им на ходу.

— Не люблю заниматься бесполезными делами, обреченными на неудачу. И так вся жизнь на это пущена. Чего уж теперь дергаться, бесполезно и пытаться, — Кваку было легко жаловаться. Он то ли не понимал, то ли не слушал его. — Поздно быть оптимистом. Вообще все поздно. Отчетливо ясно: скоро нас не будет, а это все продолжиться: понедельники, вторники… можно не сомневаться. Детский он такой, страх смерти, нелепо бояться такого естественного явления.

Со стороны Шанхая почему-то доносился стук барабанов. Где-то далеко иногда раздельно звучали хлесткие винтовочные выстрелы. С каждым днем на острове становилось все больше черных разведчиков, и они все более нагло вели себя.

— Шумят неразлучные враги. Кто в кого теперь стреляет? — это Мамонт бормотал как будто для самого себя, не рассчитывая на слушателей. — Неприятности, которые кто-то называет приключениями… И что заставляет этих вот добираться сюда, чтобы здесь умереть? И целей-то особо великих нет. Ладно мы, мизантропы, нас умирать вынуждают…

— И покрылся Терек, и покрылся Терек, — на ходу негромко напевал он услышанное недавно от Козюльского, — тыщами пострелянных, порубанных людей, — Заметил, что Квак подпевает ему.

— Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить… — своим тонким голоском пел неунывающий переводчик и, заметив ухмылку Мамонта, с готовностью заухмылялся в ответ.

— Ладно, живем, пока разрешают. Утешайся, что сейчас лучше, чем будет потом. Может привал? — предложил Мамонт. — Привал. Сегодня еще один выходной нам выделен.

Усевшись рядом со своим ведром, он окунул в него вспотевшее лицо.

"Все начинается тогда, когда чувствуешь, что неспособен ударить другого. Не можешь никого победить. Тогда пытаешься бороться и защищаешься словами, регулярно ощущая на себе, что так бороться и так жить невозможно."

— До сих пор самым крупным животным, которое я убивал, был таракан, — пробормотал он вслух. — За это и придется скоро ответить."

Веселый переводчик сидел рядом в бронежилете, одетом на тонкий голый торс, продолжал напевать песню, искажая мелодию на какой-то свой варварский лад.

Знакомое чувство пустоты внутри, еще одно предчувствие близкой смерти: ощущение, которое, к счастью, до сих пор его обманывало.

Стрельба вдали слышалась все чаще и вдруг взорвалась внезапным трескучим шквалом. Оказалось, что она стремительно приближается, послышались гулкие лесные голоса. Оглянувшись, Мамонт увидел как сверху по склону сыплются черные, все больше и больше, возникают один за другим.

— Бежим! Куда, дурак? — Квак почему-то побежал им навстречу. Почти сразу же прогремела короткая очередь из его пулемета.

— Эх! — Мамонт бросился назад, упал в какие-то кусты в невысокой впадине. Черные бежали все гуще, сверху, вокруг, никак не заканчиваясь. Никогда он не думал, что их здесь может быть так много. Вокруг скорчившегося Мамонта стучали сапогами, с треском ломились через кусты. Где-то опять звонко застучал пулемет Квака, потом там же послышался автоматный треск, все чаще и гуще, постепенно ставший остервенелой пальбой