Остров

— Разлетелось скромное свадебное угощение, — Кент достал, застрявший в кустах, маленький помидор, мрачно сунул его в рот. — Разметало, унесло папуасов. Всех гостей вместе с моей мухой-цокотухой. Да нет! — Голос его становился все громче. — Если и живы, уже не вернуться. На хрена им такой неудачник как Кент. Штатовцы, ну, гады… Доказали несостоятельность Кента. И очень убедительно.

— Я видел, прямо на середину стола мина упала, — зачем-то вставил Чукигек. — Сюрприз.

— Ну что стоим, чего еще ждем, дорогие гости, — Кент будто с трудом сдерживал свой голос, звучавший все громче и пронзительнее. — Закончен праздник, исчерпан. Всему хорошему на свете приход конец…

ВЕЧЕР Часть третья

— А, сыр! Давно не жрал… А вот японцы не любят сыр.

— Не тянись, не тянись, не дорос еще… Народный коньяк на тебя переводить.

Мамонт постепенно возвращался в этот мир, все отчетливее ощущая под собой какие-то жесткие доски. Кажется, он спал на столе. В темноте звякнуло стекло: Мамонт безошибочно определил, что это горлышко бутылки коснулось стакана. Точно: зажурчала жидкость.

— Все, кончилось внутреннее содержание в моей бутылки, — голос Кента. В темноте блестели его немигающие и круглые, как у умной птицы, глаза. Лежащие на подоконнике доллары казались голубоватыми от лунного света. Там, рядом с окном, Тамайа с Наганой играли в карты, о чем-то переговариваясь на непонятном языке.

За раскрытой дверью ресторации, далеко, что-то звонко лопалось, будто кто-то бил бутылки об асфальт. На пороге сидел Демьяныч, сопя, грыз какой-то плод, судя по запаху, — манго. Непонятные звуки приближались.

— Что это? — хрипло спросил Мамонт.

Старик исподлобья посмотрел в его сторону:

— Так, ерунда… Обостренье классовой борьбы. Да мины это, не дергайся. Не видит нас американ.

Мамонт почему-то подумал, что выражение высокомерия на этом лице, сплюснутом, покореженном от неоднократных побоев, выглядит нелепо.

В отдаленном углу возникал пьяный, несколько дней уже не прекращающийся разговор.

"Шумит ночной ресторан… Про отечественного алкоголика не скажешь, что он живет потребностями желудка. А живет он общением, у него, видишь ли, духовная жизнь. Причудливый народ."

— …Жизнь-это борьба за бессмертие.

— Вот, вот, нам в отряде комиссар тоже все время это говорил.

Послышался голос Аркадия:

— Если бы здесь была моя жена, ты бы сейчас был мне не друг, а собутыльник, — Аркадий вздохнул. — А я еще хотел съездить домой, отдохнуть на жене. Сейчас съездишь!..

Опять заговорил Козюльский:

— Сколько мук перетерпел, чтобы уцелеть, эту жизнь сохранить. Теперь совсем обидно умирать.

— Не наше это дело, на самом верху приговорят, когда понадобиться, — громко вмешался Кент. — Кто, кто… Боги, ты их не знаешь. Эх, божий промысел, божий промысел! Неудобно сплетничать про дела богов, но… Жаль, что для себя я главный персонаж в этом фарсе.

— Авось. На небе тоже не дураки сидят, — тускло пробурчал Аркадий.

— Не сопротивлялись никогда, не сопротивлялись, — невнятно бормотал Козюльский. — Как прутья гнулись…

— Хватит, — перебил его Пенелоп, тоже оказавшийся здесь. — Гнулись, гнулись, теперь гнуться некуда. Непривычно, однако попробуем; раз все заодно, может вместе у всех и выйдет что сгоряча.

От внезапного толчка земли снизу стол под Мамонтом подпрыгнул и отъехал в сторону. Всплеснулся мозг в черепе, снаружи громыхнуло что-то огромное. Далекий огонь осветил комнату колеблющимся светом: дощатые стены, грубые лавки, под портретом улыбающегося Мао цзе Дуна — деревянные кОзлы, заменяющие здесь прилавок. Тамайа положил карты и в качестве выигрыша сделал деликатный глоток из маленькой аптечной бутылочки с сакэ.

— Из орудий начал, — сказал Демьяныч, как будто даже с одобрением.

— Вот это кино… — Чукигек, лежащий на прилавке, приподнялся, высунул голову в окно. — Красота! Последний день Помпеи.

— Какой еще последний, — сипло возразил кто-то. — Все только начинается.

Мамонту ночной обстрел леса показался похожим на мрачный фейерверк. Освещенный огнем, дым над джунглями. Истекающий белым дымом, линкор, всполохи гремящих вспышек на нем. Косо взлетающие, белые ракеты. Некий угрюмый праздник.

Противоестественно медленно, плавно, плыли в воздухе трассирующие пули, светящийся пунктир.

— Корректирующий огонь, — сказал за спиной кто-то. Табачно кашлянул, харкнул. — И снарядов не жалеет, гад. План выполняет?

— Выполнение плана — обязанность, перевыполнение- честь, — Пенелоп с трудом наклонив голову, тер пальцами переносицу. — Все на нервной почве. Не только голова- глаза болят. Как угостил меня старый дурак топором, совсем здоровья не стало.

Нахохлившийся рядом Демьяныч спокойно раскуривал самодельную трубку.

— При чем тут независимость ваша, флаг черный, игрушки эти, — угрюмо продолжал Пенелоп, непонятно к кому обращаясь. — Не до сказок. Это не независимость какая-то… Опять начальство на шею сесть хочет. Приноравливается.

С покрытой пальмовыми листьями крыши сыпалась труха. Дом еще колыхался, скрипя досками, после первого, особо мощного, залпа.

— Проспись и пой.