Остров

За спиной в коридоре звякнуло ведро. Потом послышался шлепок.

— Все, иди, иди, — раздался Наткин голос, — руки кривые, как у отца. Одевайся.

Лаголев усмехнулся.

— Что, уже устал? — заглянула к нему Натка.

— Нет.

— Из розетки холодильник не забудь выключить прежде, чем двигать.

— Спасибо за напоминание.

— А вам, полоротым, что напоминай, что не напоминай… — уже из прихожей, накидывая плащ, донесла свою мысль Натка. — Все равно умудритесь что-нибудь наворотить. Я надеюсь, — она поправила в зеркале макияж, — когда мы придем, мне не придется вызывать кого-нибудь с нормальными руками.

— Похоронную команду! — крикнул оказавшийся рядом с ней сын.

И получил подзатыльник. Правда, успел втянуть голову в плечи, и рука Натки прошла вскользь по волосам.

— Ты-то куда!

— Да я так, за компанию.

— За компанию ты мог бы мне помочь, — сказал Лаголев, полуобернувшись.

Щелкнул дверной замок.

— Не, у вас же это, междусобойчик, — насмешливо сказал сын. — Вдвоем на одного — это не по-мужски.

— Иди уже! — сказала ему Натка.

Хлопок двери обрубил звуки шагов, шелест одежды, обиженный, оправдывающийся голос Игоря: «Ну я же и так…». Сделалось тихо. Лаголев покрутил головой, прислушиваясь. Тикали часы. Шумела вода в трубах. Шумно задребезжал, завибрировал железными боками холодильник, словно разогреваясь перед схваткой.

Вот мы и остались одни.

— Вдвоем на одного — не по-мужски, — негромко повторил за сыном Лаголев.

Только вот Натка-то его мужиком как раз и не считает. Мужик — что? Мужик должен в первую очередь деньги в дом приносить. Мешками. Самосвалами. Вагонами. Чтобы хватало и на еду, и на кроссовки, и на отели с ресторанами. На красивую, яркую, совершенно пустую жизнь. На шубы, блин, и яхты.

Не окончательно разочаровалась…

— Я не умею — вагонами! — крикнул Лаголев.

От собственного крика, отразившегося от тесных стен и потолка, зазвенело в ушах. Нельзя же становиться чудовищем, подумал он. На черта мне тогда семья? Ни поддержки, ни отдыха, ни спокойствия. Давай, давай, давай, давай. Изо дня в день. Деньги, деньги, деньги.

Ладно, встряхнулся Лаголев, сморщившись. Посмотрим, кто кого.

Он встал, закрыл кухонную дверь, чтобы не мешала, подвинул стул. «ЗиЛ», казалось, наблюдал за этими действиями с недовольным ворчанием. Да, кстати. Лаголев опустился на колени и обесточил холодильник, выдернул вилку из низкой, выступающей из стены розетки. Не свернуть бы ее потом.

Лишенный электричества холодильник, содрогнувшись, умолк, но его холодное, настороженное молчание обмануть Лаголева не могло. Сражение намечалось не на жизнь, а на смерть. Хотя, конечно, смешно придавать рядовому перемещению бытовой техники эпический масштаб. И вообще представлять как битву. Он — человек. Холодильник — неодушевленный кусок железа, правда, и старше его по возрасту. Лет на пять где-то разминулись. Долгожитель. Неубиваемое советское качество.

Лаголев закатал рукава рубашки и попробовал сдвинуть исполина. Ни фига. Даже не шелохнулся, мерзавец. Прирос? Приварен? Присев, Лаголев попытался поддеть его снизу, но пальцы даже не нашли за что зацепиться, ножек, считай, и не было, а острые опасные кромки так и норовили расслоить кожу. От одной мысли о том, как заржавевшее железо может взрезать ему палец до кости, Лаголеву сделалось дурно.

Он выпрямился. Хорошо. Гонг. Первый раунд.

Что ж, приглядимся повнимательнее. Лаголев отступил, посмотрел в упор, зашел сбоку. В пространство между стеной и стенкой холодильника голова протиснулась едва-едва. Еще подоконник мешал, твердым углом напирая на поясницу. Нет, с этой стороны глухо. Удушающе мало места. Качнуть холодильник тоже не удалось.

Какого дьявола Натке вообще понадобилось двигать эту тварь? Ее, наверное, сорок лет никто не ворочал, не трогал. Она точно в пол корни пустила. И линолеум, похоже, под нее специально квадратиком вырезали. А сейчас вдруг — надо. Стул она там хочет! Стол — к окну, стул — в жопу мира!

Тут, блин, отбойным молотком работать надо!

Лаголев обнаружил, что уже хорошо вспотел, снял рубашку, остался в майке и тренировочных штанах. Ладно, как там в греко-римской? Он обнял «ЗиЛ». Пальцы, ладони заскользили. Лаголев запыхтел, орошая слюной стенку.

Холодильная туша стояла непоколебимо. Будто и не заметив его копошения. Хотя почему «будто»? Как Лаголев не напрягался, не расставлял ноги, не цеплялся за углы, в конце концов все равно сполз вниз.

Сердце побежало куда-то прочь, уши заложило от шумных, торопливых толчков крови. С минуту Лаголев ощущал вокруг себя ватную тишину, потом услышал свое дыхание, скрип тапка, насмешливое тиканье часов.

Ладно. Гонг. Раунд номер два тоже впустую.

А интересно. Он посидел на стуле, покрутил запястье, полез в холодильник за молоком. Уже цедя холодную белизну из стакана, вспомнил, что забыл облегчить себе работу. В нем — семьдесят килограммов живого веса, а в туше — все сто, одних продуктов, наверное, под десять-пятнадцать кило. Можно до морковкина заговенья пыхтеть и упираться.

За чем же дело стало?