Остров

Сын шумно всосал в себя остатки борща через край тарелки и утер губы ладонью.

— Ложись давай, — сказал Лаголев.

— Ага.

Игорь затолкал в рот большую часть бутерброда. Секунд пять Лаголев смотрел на его раздутые щеки, украшенные прыщами. Потом сказал:

— И свет выключить не забудь.

Вернувшись в комнату, он зябко поежился и забрался на кресло. Одеяло сползло на пол, у простыни завернулся угол.

— Что там Игорь? — спросила Натка.

— Жрет, — ответил Лаголев, укладываясь.

— Весь в тебя.

Возражать смысла не было. Что он мог возразить? Что это также и ее сын? Что мужчины еще не научились рожать? Что он пытался его воспитывать, но с этим слетевшим с катушек, повернувшимся на деньгах миром все пошло наперекосяк? Увы, он утратил свое влияние, он стал Игорю не интересен, потому что джинсы — интересней, девочки — интересней, одноклассники, одногодки, автомобили, игровые приставки, американские фильмы, пиво и взрослые журналы — все интересней, чем он.

Возможно, подумал Лаголев, слушая, как сын шныряет по квартире — в туалет, на кухню, в ванную, опять на кухню, — в этом есть и его вина. Он растерялся. Он не знал, как жить. Не кричать же на каждом углу: «Свобода!». От чего свобода-то?

Он с ужасом, с замиранием следил, как страна, подобно самолету, оставшемуся без пилотов, сваливается в пике. Господи, он был всего лишь пассажир. Пассажир! Один из миллионов. Он даже не смотрел на соседние кресла.

Ни на Игоря. Ни на Натку.

А земля — вот она. Тр-рямс! — и в мелкие осколки. Бартер! Неплатежи! Долги! Демократия! Гуманитарная помощь!

Не было времени. Не было воздуха. Не было денег. Новая реальность прожевала его и нашла невкусным. Горло не дерет, наглостью не страдает, в психических отклонениях не замечен. Нет, чтоб как Кумочкин с топором.

Лаголев засопел и сердито шевельнулся. Все, привязался маньяк. Засел в голове. Где бы найти толкового экзорциста?

— Спи! — прикрикнула вдруг Натка.

Лаголев замер. Кому это она? Игорю или ему? Сын наконец утопал в свою комнату и там затих. Сквозь вязкую ночную тишину проклюнулось тиканье часов. Ток-ток-ток. То громче, то тише. Ток-ток.

— Я и так сплю, — негромко сказал Лаголев.

Он перевернулся на живот и действительно уснул. Правда, ему показалось, что он лишь на мгновение сомкнул глаза. Шторка, отделяющая его от реальности, опустилась и тут же приподнялась.

— Лаголев, ты храпишь, как свинья.

Лаголев почувствовал, как в районе ребер подопнули подушку кресла.

— Что?

Он перевернулся на спину и сразу же зажмурился от света, текущего из окна.

— Вставай, Лаголев, — произнесла Натка, белой ночной рубашкой маяча где-то за поворотом головы, — тебя ждут великие дела.

— Уже утро? — сообразил Лаголев.

— Господи, глаза-то разуй.

Натка скрипнула дверцей шкафа и спряталась за ней. Лаголев приподнялся.

— Нет, серьезно? Сколько?

— Половина восьмого.

— Да, что-то я…

— Что-то ты! Это уж точно!

Натка стянула ночнушку через голову и повесила на дверце.

Со своего места Лаголеву переодевание видно не было, но в зеркале поставленного к стене трюмо отражались Наткины голая спина и ноги. И синие трусики. Когда Натка, зацепив пальцами, спустила их вниз, Лаголев почувствовал, как внизу живота у него, преодолевая тяжесть одеяла, выпрямляется…

— Игорь! — крикнула Натка. — Игорь, ты встал?

Словно пойманный врасплох, Лаголев нырнул вниз. Нет, это, конечно, не к нему относилось, слава богу, а к сыну, но достаточно было Натке оглянуться… Скрючившись, он прижал одеяло к животу.

— Лаголев!

— Что? — выглянул он из своей позы, как сурок из норы.

— Ты что там, самоудовлетворяешься? — спросила Натка, возникая перед ним через секунду.

Она успела надеть свободную блузку и чисто домашние серые штаны в мелкую светлую полоску. Лицо выглядело со сна злым, как-то ужалось что ли, усохло. Нижнюю челюсть обтянуло, как у мумии.

— Нет, ты это… глупости-то оставь, — сказал Лаголев, изображая обиду. — Я, если захочу, то сделаю это в одиночестве.

— Давай, делай, инструмент в руку, — сказала жена, выходя в коридор с полотенцем. — У тебя есть десять минут. Потом у тебя свидание.

— Совсем, да? — повернул голову Лаголев.

— Тогда заправляйся и приготовь завтрак, — уже из ванной ответила Натка.

«Яволь! — чуть не сказал Лаголев. — Яволь, гестапо-фюрер Наталья Владимировна!».

— И Игоря разбуди, — добавила жена и закрыла дверь, отсекая возможность оспорить внезапную обязанность.

— Ага, всегда готов, — пробормотал Лаголев.

Как так? Он считал, что во сне человек проходит перезагрузку. Обновляются клетки, вымывается негатив, укрепляется иммунитет, подсознание ковыряет жизненные проблемы, чтобы утром ты встал посвежевший, светлый, с желанием жить и творить добро. Но Натка разбивала это построение в пух и прах. Заснула злой, проснулась еще злее. О, господи, не слететь бы в самом деле с катушек.