Остров

Смех отрезало как-то разом. Натка, словно протрезвев, обнаружила себя на стуле с зачем-то намотанными на руку сосисками. Тепло словно выдуло из души, выпило, высосало, оставив недоумение и холод. Мир потускнел. Мир стал жестче, выпятил углы и тени. Она вздрогнула, сбросила сосисочную обмотку, обхватила себя за плечи. Что Лаголев сделал с ней? Злость, будто существо-захватчик, вцепилась в лицо, оттягивая вниз уголки губ, процарапывая морщины, сужая глаза.

— Лаголев! — испуганно крикнула она.

Отвращение к собственной слабости пришло мгновенно. Господи, подумалось, кого я зову? Зачем? Он же не сможет ни успокоить, ни просто, с пониманием, выслушать. Встанет скорбной фигурой, пробухтит: «Что ты хотела, Ната?».

А я захочу его ударить.

— Что?

Лаголев поспешно выскочил из комнаты, на ходу застегивая мешковатые брюки.

— Мне… мне плохо, — неуверенно сказала Натка, удивляясь дрогнувшему голосу.

Муж был какой-то не такой. Не испуганный. Не обычный. С живыми, обеспокоенными глазами, от которых злость съежилась и заползла вглубь тела. Затаилась.

— Ага! — сказал он. — Известно дело. Вставай!

— Что?

Натка не успела ни возмутиться, ни отмахнуться, как была поднята со стула и снова помещена в закуток к холодильнику. Тепло тут же прокатилось волной снизу вверх, вызвав щекотку в макушке.

— Извини, — сказал Лаголев, встав рядом и держа ее за руку. — Забыл сказать, что изначально время действия острова небольшое. Минута, две — и, если ты вышла из зоны его действия, тебе опять плохо, болячки проявляются, проблемы наваливаются. Это я по себе знаю. Но что я заметил?

— Что? — спросила Натка, ощущая, как растет в ней нежность к мужу.

— Я заметил, — сказал Лаголев, — что с каждым разом, как ты постоишь на острове, время комфортного нахождения вне его увеличивается. Я уже, наверное, где-то полчаса могу хранить в себе позитивный заряд.

— А штаны — дурацкие, — сказала Натка.

— Ладно, — Лаголев легонько коснулся губами ее виска. — Ты стой, а я пока картошку почищу.

— Ага.

Лаголев отпустил ее руку. Из нижнего ящика в тумбочке он выбрал несколько сморщенных картофелин, подтянул из-под раковины мусорное ведро, подставил стул, словно полководец перед боем собирая резервы, и вооружился ножом, которым только что резал ладонь.

— Нам пяти штук хватит? — спросил Лаголев.

Согревшаяся, осовевшая Натка едва не пропустила его вопрос мимо ушей. Как может быть так хорошо?

— Не знаю, — сказала она. — Игоря-то посчитал?

— А как же! — сказал Лаголев. — Я его очень даже считаю. Нам с тобой — по одной, оглоеду нашему — три.

— И две сосиски.

— Нам или ему?

— Ему.

Стало вдруг холоднее. Натка поежилась, сжала-разжала пальцы. Ощущение тепла медленно таяло.

— Саш, — позвала она.

— Да? — вскинул голову Лаголев.

— Что-то сбоит, — пожаловалась Натка.

— Ты уверена?

С недочищенной картофелиной Лаголев шагнул в закуток, и тепло немедленно вернулось, едва он плечом, ступней, коленом пересек невидимую границу.

— Он от тебя действует, — прошептала Натка.

Лаголев смутился.

— Ну, нет, не может быть.

— А если так?

— Скорее, он пока тебя не признал, — сказал Лаголев.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, что-то такое чувствую.

— Мне тоже придется порезать палец? — спросила Натка.

Лаголев посмотрел на нее с мягкой укоризной.

— Кажется, времена кровавых жертвоприношений давно прошли. Думаю, тебе просто надо сосредоточиться.

— На острове?

— На себе. Открыть ему себя.

— А ты открывал? — спросила Натка.

— Это останется между мной и островом, — сказал Лаголев.

Натка фыркнула.

— Тайна ходячая.

— Ты давай, сосредотачивайся.

— Хорошо, — Натка коротко выдохнула и закрыла глаза. — Постоишь рядом?

— Куда я денусь?

В темноте Лаголев сопел неслышно и едва-едва выдавал себя шуршанием одежды.

Сосредоточиться. Натка шевельнула плечами. Надо, наверное, что-то мысленно сказать? Типа, «Здравствуй, остров» или что-то в этом роде. «Это я, Натка». А дальше? Глубокоуважаемый остров, позвольте мне, как и мужу…

Она прыснула. Взрослый ведь человек!

— Ната, это серьезно, — сказал из темноты Лаголев.

— Все, все, я собралась, — ответила Натка.

Постукивали часы.

Вот, сказала она острову, выпрямляясь, я стою на тебе. Прими меня, пожалуйста. Сделай меня лучше. Подари мне свое тепло. Я не очень хороший, я злой человек. Но я… У нее сжалось горло. Но я очень хочу стать лучше.

Я устала быть такой, какая я есть.

От ожидания мурашки рассыпались по плечам, щелкнули шейные позвонки. Натка закусила губу. Остров, миленький, пожалуйста!

— Ну? — спросил Лаголев.

— Не знаю, — сказала Натка.

— Давай так.

Лаголев отступил, пропал, где-то в темноте заскрипел нож, взрезая морщинистую картофельную кожуру. Тепло ходило в Натке, и она ощущала, как оно, словно любопытное, исследующее новый мир существо, пробирается то в одну руку, то в другую, то пытается свернуться в животе, то копошится в горле.

Оставайся, сказала этому существу Натка.