Остров

Как-то сами собой в обиход вошли вечерние посиделки, раз уж тесная квартирка заполнялась людьми. Наткина огненно-рыжая подруга с работы, Галина Никитична с Вячеславом Алексеевичем, Машина мама, сама Маша, соседи, люди, которым Лаголев и Натка открыли остров. Все пили чай.

Чайник ставился большой, трехлитровый. Шли тихие разговоры, вспыхивал негромкий смех. Было легко и уютно. И остров казался большим, мохнатым, теплым котом, разлегшимся рядом и заботливо и покойно посапывающим. Кто-то приносил печенье, рассыпал из карманов леденцы, кто-то ставил на стол маринованные огурцы собственного рецепта, кто-то доставал кулек с приготовленными в духовке солеными сухариками, кто-то наливал в розетку сливовое, алычовое варенье. Рады были всему.

Остров давал незабываемое ощущение единения, общего пространства и защищенности. Хотя, конечно, в разговорах проходились и по ценам, и по Ельцину с правительством, устроившим дефолт прошлым летом, но как-то беззлобно, с сожалением. Мол, дураки, что с них взять? Во всех до единого жило чувство, что скоро все изменится к лучшему.

Остров же. Остров. Он не просто так.

Ах, кое-кого из высоких кабинетов, впрочем, не мешало бы поставить за холодильник! Чтобы совесть проснулась. И доброта. Мечты, мечты!

То один, то другой гость или гостья вставали на выделенный пятачок в нише и подзаряжались, выпадая из компании на две-три минуты. Их потом было видно по мягким, чуть светящимся лицам.

Говорили о хорошем, вспоминали приятное, и, что самое удивительное, с каждым днем хорошего становилось больше. Крохотное внимание, мелкая помощь, слова благодарности, сочувствие, ласка, смех.

В один из дней перед сном Лаголев встал на остров, окунулся в привычное уже тепло и прошептал, борясь с комком в горле:

— Спасибо тебе. Спасибо.

Потом Игорь привел парня с настороженными, злыми глазами. Парень назвался Чирой. Он встал на остров, посмеиваясь, видимо, заранее считая, что ему покажут фокус, карточный шулерский трюк, а сошел с него потрясенным и задумчивым и долго смотрел на свои пальцы, сжимая и разжимая кулаки.

— Заходи еще… Чира, — сказал ему Лаголев.

— Валера я, Чирков, — сказал парень.

И несмело, словно с непривычки, по-доброму, улыбнулся.

— Саш, знаешь, чего я боюсь? — спросила Натка.

Она забралась под одеяло и ждала, пока Лаголев окончательно разоблачится, чтобы выключить ночник. Лаголев сложил брюки на стуле, потом сходил к окну, приоткрыл форточку. Двор был темен, и соседний дом был темен тоже. Казалось, что из него все давным-давно съехали. До последнего жильца. Лаголев прищурился. А, нет, кое-где теплятся огоньки.

Заполночь.

Отчего-то загрустив, он вернулся к постели. Натка завернула одеяло, чтобы Лаголев поскорей лег. Честное слово, когда тебе отворачивают одеяло — это элемент счастья.

— Так чего ты боишься? — спросил Лаголев, нырнув в тепло к жене.

Натка придвинулась, и он окунулся в ее губы, ее волосы, ее дыхание. Вот, под рукой, ее грудь с кнопочкой соска.

— Я боюсь, что однажды все это кончится, — сказала Натка, прижимаясь.

— Что — все? — спросил Лаголев.

— Такая жизнь. Мы. Остров.

— Нат, почему вдруг все это должно кончится?

— Потому что возникло само по себе. Вдруг остров просто исчезнет? Или, я не знаю, пересохнет?

Лаголев улыбнулся.

— Но мы-то останемся. И память наша останется.

Он поцеловал жену. Натка ткнулась лбом ему в щеку.

— А если этого будет недостаточно?

— Тогда я сдвину холодильник еще на метр, — сказал Лаголев.

Натка рассмеялась.

— Замечательное решение проблемы.

За стенкой прошлепал на кухню сын. То ли чаю себе налить, то ли перед сном на острове постоять.

— Как думаешь, сложится у него с Машей? — спросила Натка.

— Я бы не стал так далеко загадывать, — сказал Лаголев. — Им всего по пятнадцать лет.

— Акселерация, муж мой. Ранее развитие.

— Не, ну, это я, положим, заметил. Ты еще не знаешь, какая у него… хм, акселерация… Все равно дети. Глупостей бы каких не натворили.

— А мы с тобой? Мы с тобой не творим всякие глупости?

— В смысле? — удивился Лаголев.

Вместо ответа рука жены нырнула к его животу.

— Ах, в этом смысле!

Не давая Натке завладеть частью тела, Лаголев повалил ее на спину. В темноте едва-едва угадывались белки глаз и улыбка. Впрочем, глупости пришлось отложить. В дверь комнаты стукнул, а затем открыл и просунул голову Игорь.

— Мам, пап.

Лаголев вспушил одеяло. Где Натка? Нет Натки. В стороне твоя мамка, сынок. Ничего такого не делала. То есть, мы не делали, хотя, может, и собирались. Спать собирались да не собрались. Он кашлянул.

— Что случилось?

— Вам надо на это посмотреть, — сказал Игорь.

Глаза — с монеты в пять царских копеек.

— А яснее? — спросила, выглядывая, Натка.

— Остров, кажется, вырос!

Остров действительно вырос. От своей ниши он протянулся полосой на всю длину подоконника, занимая теперь едва ли не четверть всей кухни. Стоило только Лаголеву шагнуть к столу, как тепло накрыло его с головой.

— Видишь? — заулыбался сын.

Набросившая халат Натка встала у кухонной тумбы.

— Сантиметров тридцать не хватает, — сказала она, стукнув по полу босой ступней.

Лаголев почесал затылок и оглядел кухню.