Остров бесконечной любви

А еще через час на город упала ночь. Лоло простилась с гостями – им пора было отправляться по делам, более свойственным их нынешнему состоянию.

Часы пробили девять. Когда старушка пошла на кухню, она заметила, что в квартире уже давно царит непривычная тишина. Фиделина как будто уснула в клетке. Так рано? Лоло заглянула в столовую и просунула палец между прутьями клетки, но птичка не пошевельнулась. У хозяйки появилось нехорошее предчувствие, она открыла дверцу и прикоснулась к перьям. Твердая, еще теплая птичья тушка быстро остывала. Лоло повернула клетку, чтобы посмотреть под другим углом. Фиделина умерла с открытыми глазами.

Хозяйке было жаль несчастную попугаиху, она даже хотела помолиться за ее душу… Что за чертовщина! Эта бесстыдница всю жизнь трепала нервы ей самой, ее соседям и еще половине человечества. По крайней мере, больше она не будет выкрикивать лозунги, от которых кто угодно сойдет с ума. Но никаких молитв. Лучше уж она поможет несчастной птахе исчезнуть, что давно пора было сделать, когда она была еще жива, с запоздалым раскаянием подумала Лоло. Почему же она не попыталась раньше? Веления небес, неизбежность кармы. Но теперь уж хватит. Она освободилась от этой несчастной кликуши и теперь клянется себе, что больше никогда не позволит чему-то подобному появиться в ее жизни.

– Покойся в аду, Фиделина, – произнесла Лоло и набросила на птичий трупик тряпку.

Возвращаясь домой с ответом на загадку, Сесилия вспоминала свою юность. В те счастливые времена лучшим приключением для нее было исследовать дом, опечатанный властями, как тот особняк в Мирамаре, который прозвали Замком: в ночь Хеллоуина они с друзьями собирались там рассказывать истории о привидениях. Хотя на острове этот праздник не отмечали, они каждый год поднимались на крышу заколдованного дома и вызывали духов этой безумной роскошной Гаваны, на которой все равно как будто не было греха.

Дождь, океан и ураганы стали природным крещением для детей девы, которая, по легенде, приплыла по морю, скользя по волнам на доске, как первая серфингистка в мировой истории. И нет ничего странного в том, что эта дева, которую папа римский нарек королевой Кубы, походила на почитаемую рабами Богиню любви, одевалась в желтое, как и та черная богиня, а алтарь ее находился в Эль-Кобре, где добывают священный металл африканских ориша… Ах, этот остров, помешанный и смешанный, чистый и невинный, как Эдем!

Сесилия вспомнила дождь, провожавший папу в святилище Сан-Ласаро, – целительный и филигранно-тонкий, падающий на ночной остров, а потом вспомнила дождь без облаков, падавший на Пабло возле черной колонны. А еще, по странной причуде памяти, она подумала о Роберто… Ее невозможный возлюбленный, красивый и далекий, как ее остров. Сесилия мысленно послала ему поцелуй и пожелала удачи.

Ты меня приручил

И влажное послание Юана как будто оживило этот мятежный неугомонный дух, вполне соответствующий своему гороскопу. Дождь напитал мужество, которого Пабло никогда не терял. Его плач у тюремных ворот был не признаком поражения, как подумалось Амалии, а выплеском ярости. Как только Пабло снова ощутил соприкосновение с жизнью, его внутренний голос обрел прежнюю тональность – ту, что прежде всего требует справедливости. Он снова говорил что думает, как будто не понимал, что это может привести к побоям или к возвращению в тюрьму. В глубине души он оставался тигром – старым и запертым на своем острове, но все-таки тигром.

Амалия, наоборот, боялась за мужа и за остальную семью – ведь они живут в стране, где законы стали драконовскими. Вот почему она ухватилась (бумажка туда – бумажка сюда, справки и штемпели, собеседования и документы) за единственную возможность всем остаться в живых.

Однажды Амалия вернулась домой и остановилась на пороге, не в силах справиться с дыханием. Посмотрела на Пабло, на свою дочь и на внука, раскрашивающего бумажные кораблики, которые Пабло выставлял перед ним на стол.

– Мы едем, – возвестила она.

– Куда? – спросила Исабель.

Амалия нетерпеливо фыркнула. Как будто можно было ехать куда-нибудь еще!

– На север. Они дали Пабло визу.

Мальчик потерял интерес к корабликам. Многие месяцы он слышал разговоры об этой визе. Он знал, что сложности как-то связаны с его дедушкой, бывшим политическим заключенным, хотя до конца и не понимал, в чем тут дело. Мальчик твердо знал, что не должен говорить об этом в школе, особенно после того, как из-за этого клейма его родители развелись.

– Когда вы едете? – спросила Исабель.

– Ты хотела сказать «когда мы едем»? У тебя и у мальчика тоже есть визы.

– Артуро никогда не позволит его увезти.

– Я думала, ты с ним уже все обсудила.

– Ему-то все равно, но разрешения он не даст. Иначе лишится работы.

– Этот… – Амалия осеклась, поймав на себе взгляд внука. – Думает только о себе.

– Я не смогу ничего сделать до совершеннолетия.

– Ну да, когда ему стукнет пятнадцать, он как раз войдет в призывной возраст и его не выпустят.

Исабель вздохнула:

– Уезжайте. Вы с папой много страдали, вам в этой стране делать нечего.