Остров дальтоников

Еще больше завораживала меня гротескная Welwitschia mirabilis с ее двумя длинными кожистыми, сухими, свернутыми в трубочку листьями — мне казалось, что вельвичия похожа на странного растительного осьминога[90]. Welwitschia плохо приживается за пределами ее природного ареала в Намибии, и здешнее растение — одно из немногих, которые удалось культивировать. Для Кью оно — настоящее сокровище. (Джозеф Хукер, давший растению название, добыв образец в месте с благозвучным названием Вельвич, считал его самым интересным и одновременно уродливым из всех, когда-либо завезенных в Британию, а Дарвин, восхищенный необычным сочетанием «передовых» и примитивных черт растения, назвал его «растительным утконосом»[91].)

Тетя особенно любила маленькие оранжереи с папоротниками. В нашем саду тоже росли папоротники, но здесь впервые в жизни я увидел древовидные папоротники, достигавшие в высоту двадцати, а то и тридцати футов, с кружевными дугообразными листьями на вершинах, поддерживаемые толстыми, как канаты, корнями — сильные и живые, с трудом отличимые от папоротников палеозоя.

Именно в Кью я в первый раз увидел живые саговники, собранные сто лет тому назад в одном углу «Пальмовой оранжереи»[92]. Эти растения дошли до нас из очень далекого прошлого; печать глубокой древности лежит на каждой их части — огромных шишках, колючих листьях, массивном, как колонна, стволе, укрепленном, словно средневековыми доспехами, основанием листьев. Если в древовидных папоротниках чувствуется грация, то здесь — пышность и, как мне в детстве казалось, некая возвышенность. Когда-то саговники господствовали на Земле, были широко распространены, но теперь их число сократилось до нескольких родов, и мне виделось в их истории нечто одновременно трагическое и героическое. Трагедия заключалась в том, что саговники утратили свой старый мир, в котором они росли и мужали, — все сколько-нибудь близкие их родственники — семенные папоротники, беннеттиты и кордаиты палеозоя — давно исчезли с лица Земли, и теперь они стали выглядеть странными, редкими, аномальными в мире маленьких шумливых, проворных животных и быстро растущих, ярко окрашенных цветов; судьба вырвала их из прежнего величественного и монументального времени. Героическое же состояло в том, что они пережили катастрофу, уничтожившую динозавров, приспособились к разнообразным климатическим и экологическим условиям (не в последнюю очередь к гегемонии птиц, которых саговники используют для разнесения семян).

Ощущение их стойкости, древнего происхождения подкреплялось у меня почтенным возрастом некоторых конкретных растений. Одно из них, африканский длиннолистый энцефаляртос, считают самым старым горшечным растением в Кью. Его привезли сюда в 1775 году. Если эти чудеса растут в Кью, подумал я, почему я не могу вырастить их дома? Когда мне было двенадцать лет (только что кончилась война), я сел в автобус, поехал в питомник в Эдмонтоне, на севере Лондона, и купил два растения — шерстистый древовидный папоротник Cibotium и маленький саговник — Zamia[93]. Я попытался вырастить их в маленькой застекленной оранжерее за домом, но там было слишком холодно, растения засохли и погибли.

Став старше и посетив Амстердам, я обнаружил там чудесный маленький ботанический сад, Hortus Botanicus, — старинное учреждение, в котором до сих пор витает дух Средневековья; это отголосок аптекарских огородов, монастырских садов, от которых берут свое начало современные ботанические сады. В нем была оранжерея, в которой росло множество саговников, включая один древний узловатый образчик, скрюченный почтенным возрастом (возможно, его скрючило из-за маленькой кадки и тесного помещения), который там называли (тоже) самым старым горшечным растением в мире[94]. Это растение получило название «саговник Спинозы» (мне, правда, неизвестно, знал ли об этом Спиноза) и было посажено в кадку, если сведения верны, в середине семнадцатого века, то есть оно могло соперничать с древним саговником в Кью[95].

Существует огромная разница между ботаническим садом, пусть даже очень большим, и дикой природой, где только и начинаешь чувствовать сложность и динамику жизни, ощущать силы, подталкивающие эволюцию и приводящие к вымиранию видов. Мне страшно хотелось увидеть саговники в естественном окружении, не в кадках, без табличек, не выставленные напоказ для публики, но растущие рядом с баньянами, соснами и папоротниками в полной гармонии настоящих джунглей. Этот мир был живой реальностью моих детских грез.