Остров фарисеев. Фриленды

– Да, я знаю арабский и еще два-три туземных диалекта, но они не в счет. Какое любопытное лицо у этого учителя!

– Вы находите? – с интересом спросил Шелтон. – У него была любопытная жизнь.

Путешественник вытянул руки вперед, положил ладони на траву и с улыбкой посмотрел на Шелтона.

– Я назвал бы его непоседой, – сказал он. – Даже в Центральной Африке мне доводилось встречать белых, во многом похожих на него.

– Вы поставили правильный диагноз, – сказал Шелтон.

– Мне всегда жаль таких людей. Обычно в них бывает немало хорошего. Но они сами себе враги. Плохо, когда человек не делает ничего такого, чем он мог бы гордиться.

На лице его появилось выражение жалости.

– Вот именно! Я много раз пытался выразить это словами, но не мог, – сказал Шелтон. – Скажите, это неизлечимо?

– Думаю, что да.

– А можете вы объяснить почему?

Уиддон задумался.

– Мне кажется, это происходит потому, что у таких людей слишком развита способность критически смотреть на мир. Нельзя научить человека гордиться своей работой – это чувство врожденное.

И, скрестив руки на груди, Уиддон глубоко вздохнул. Он сидел в тени под густой листвой, глядя на освещенный солнцем сад, – типичный англичанин из тех, что сохраняют бодрость духа, а тело изнуряют тяжелым трудом где-нибудь на краю света.

– Вы представить себе не можете, как хорошо быть дома! – сказал он, широко улыбаясь. – Только когда живешь вдали от родины, начинаешь по-настоящему любить ее.

Впоследствии Шелтон часто вспоминал характеристику, которую Уиддон дал бродяге, – снова и снова он сталкивался со способностью Феррана подвергать все тонкой и острой критике, за которую его главным образом и считали невероятно интересным, хотя порой и малоприятным.

В доме гостил школьный приятель Шелтона со своей женой; эта пара могла служить примером идеального супружества. Они всегда были такие спокойные и веселые, что невозможно было представить себе их ссорящимися. Шелтон, чья спальня примыкала к их комнате, слышал, как они разговаривали по утрам тем же тоном, что и за завтраком, и смеялись точно таким же смехом. По-видимому, они были вполне удовлетворены своей жизнью; общество поставляло им убеждения точно так же, как универсальные магазины поставляли все необходимое для жизни. Их в меру красивые и в меру добрые лица, выражение которых быстро и безотказно изменялось в соответствии с любыми обстоятельствами, стали так раздражать Шелтона, что, оказавшись с ними в одной комнате, он старался уткнуться в книгу, лишь бы не смотреть на них. А ведь это были добрые люди – то есть в меру добрые – и вели себя в доме тихо, кроме тех случаев, когда смеялись, что бывало с ними довольно часто, и притом по таким поводам, которые у Шелтона вызывали желание выть, как воет собака, заслышав музыку.

– Мистер Шелтон, – сказал как-то Ферран, – я вообще не сторонник брака: у меня самого, как вы понимаете, не было возможности жениться, но, глядя на некоторых людей, живущих здесь, я тем более очень и очень подумал бы, прежде чем совершить этот шаг. Они производят впечатление идеальной молодой пары – никогда не ссорятся, всегда хорошо себя чувствуют, живут со всеми в согласии, ходят в церковь, рожают детей… но скажите, есть ли в их жизни хоть какая-то красота? – Он поморщился. – Их совместная жизнь кажется мне настолько уродливой, что, глядя на них, я начинаю задыхаться. По-моему, уж лучше бы они дурно обращались друг с другом, по крайней мере видно было бы, что в них есть хоть что-то живое. Если это называется браком, то Dieu m’en garde![40]

Но Шелтон, глубоко задумавшись, молчал.