Остров гуннов

– Мы шуты, говорящие правду, которую гунны принимают за шутку, потому что правда страшна. Согласна с тобой, что катарсис у них простой: замирание сердца в сценах любви и измены, убийств и обреченности героев, а потом ничего не происходит. В смыслах они не понимают ничего.

Я позавидовал Савелу. Недаром гунны считали Аспазию выдающейся женщиной, а ее враги – ведьмой. В ней была дивно сверкающая алмазом глубина женского ума, с такими я робел, как кролик, чувствуя в них что-то большее, чем есть во мне. Видимо, она глубже Ильдики.

Женщины кажутся глупыми, потому что прельщаются самым броским – нарядами и косметикой. Неискоренимо хотят понравиться мужчине-самцу, чтобы рождать новую жизнь. И в этом их правота. Такая глупость не мешает уму.

Женщину всегда боготворили мужчины, наверно, с древних времен. Почему здесь закрывают ее тело по самую шею? Думаю, это что-то опереточное. В Персии жены дома сбрасывают паранджу и бьют скалками трусящих мужей. Непонятно, откуда у гуннов появилась идея, что она не чиста, источник греха. Как можно так относиться к женщине, ведь благодаря ей существует род человеческий, она земля, а мужчина – по крайней мере, жалкий дождь, орошающий ее, чтобы мог развиться плод. Это жуткая ревность – сестра любви. Может быть, их апостолам, до того, как они ими стали, наставляли рога?

Мне было совестно перед Савелом. Да, отчуждение женщины – это другое. Тут уж ничего не поделаешь, если сердцу девы нет закона. Но моя раскрытость Аспазии устраняла пустоты в мире, и казалось, что во всех разделенных сообществах есть что-то единое – общая тревога и желание близости. Она мне показалась маяком – увидел его в тумане, и сразу стало легко: жизнь моя может быть сохранена.

Странно, по сторонам улицы на заборах цвели ветвистые розы.

18

Нам не хватало госресурса, то есть поддержки государства. Наш энтузиазм почему-то пропадал в недрах государственных органов.

«Мы вас услышали», – обычно говорили высокопоставленные чиновники, и дальше ничего не происходило. Теодорих передал через секретаря, что ресурсов у него нет.

Я вдруг понял, что нас не слышат те, кто якобы приветствовал освобождение народа, а теперь захватил власть. Мы упустили шанс. Да и был ли он при существующем раскладе пассионарных сил?

В части общества шло брожение. Хотели перемен. Это снова грозило разделением на враждующие стороны.

От неизвестных приходили угрожающие записки, что сожгут все, что понастроили пришлые.

Я не ощущал подлинной внутренней потребности соратников в строительстве того рая, которого хотел. Это было какое-то приближение. Беда была в грубой материальности воплощения этой идеи.

Экополис считали воплощением земных плотских радостей. А я видел в нем нечто безграничное. По-настоящему меня могла возносить нематериальная идея безграничной близости со всем живым во вселенной, строительство духовного храма. А без отклика мой энтузиазм гаснет.

Все, что не так, было скучно и неинтересно. Когда пуст, кажется, что нечего делать, и время течет медленно, почти останавливается, становясь слабым, профанным.

Неужели тщетно мое желание добиться воплощения моего замысла, чего-то невыразимого, что не могли понять другие?

– А разве мы не строим духовный храм? – спрашивал Эдик.

– Боюсь, что нет, – отвечал я. – Мы строим его как место наслаждения тела, по привычке думать материально.

Пан держался независимо.

– Виж, – говорил он казначею Алепию. – Философи изражают сомнения всички от начала.

– Пусть себе, – ответствовал Алепий. – Им это важно, значит, нужно.

Поражало полное душевное спокойствие уверенности строителей, создающих свой уголок материальной свободы навечно. Словно это был предел их мечтаний, чтобы в новой атмосфере успокоиться навсегда. Этот этап их жизнедеятельности казался им последним.

На наших вече говорили только об одном смысле жизни, понятном обывателю, – делании добра друг другу, помощи неимущим и обездоленным, понаехавшим сюда в поисках отдушины от угнетающих налогов, невнимания чиновников, равнодушия живущих по своим отдельным клеткам соседей. Словно в добре была конечная цель. Я бы мог подумать, что это профанное восприятие «шестидесятников» в культуре моей родины.

Эдик восторгался.

– Что еще тебе нужно? Мы строим уголок нашего будущего, кусочек счастья. Это и есть наша судьба.

Я цитировал стихи: «Отдыхает нутро примитивно. Так живем мы в нашем раю – новизны ли окраина дивная, то ль беспамятства страшный уют?»

– Това е глупость! – ворчал Пан. – Че другое необходимо, когда имам любимую работу и кусок лепешки?

На лице Алепия было выражение, что и боги могут сомневаться, где-то на недоступных высотах.

Эдик, сняв очки, с интересом смотрел на меня.

– А ты знаешь что-то другое?

– Чтобы изменить что-то, нужно понять, что ищешь.

– Ты думаешь, как сторонники власти. Говорят, что мы не знаем, что делаем.

Это было правдой. Власти были недовольны самочинными преобразованиями в провинции. И не только из-за неприятного чувства, что из их рук уводят что-то, чем владели, угрожают их надежному сидению в креслах.