Остров гуннов

Для начала мы одели школяров в фирменную одежду Академии – бордовую куртку без рукавов, с поясом, куда крепилась шпага, белые лосины и туфли с загнутыми носами. На голове красовалась бордовая шапочка с пером и эмблемой утеса, нарисованной летящей кистью Ильдики. Они сразу стали гордиться своей формой.

Занятия в Академии происходили в отстроенном сарае-храме, где было светло от больших цветных окон, или в музее, изображавшем старинное городище, обнесенное острыми кольями, или на воздухе в рощах парка.

Здесь не было четкой границы между професс'oре и учениками, которые тоже могли получить дипломы бакалавров и даже магистров.

Вначале споры были сумбурными. Ученики любили диспут «О чем угодно» (disputatio de quodlibet), выбирали темы: «Зачем застилать кровать, если можно просто набросить покрывало?», «Как получается, что упражнения (поединки и турниры) укрепляют физическую силу?», «Являются ли пришельцы ангелами или демонами?»

На последнее я отвечал:

– Посмотрите на меня – похож на демона?

– Няма. Но имаш волшебную коробочку для моментального разговора с всички сторонами света!

Я сразу брал задушевный тон в беседах с лохматыми слухачами, как бы в едином ощущении с ними.

– Вы, ведь, чего-то хотите? – спрашивал я их.

– Жить. Да буде сытыми. Да глядеть позоры. Любить момзелей.

– Хорошо, получили. А дальше? Мало быть сытыми.

– А защо дальше?

Действительно, зачем? Они еще целиком погружены в солнечный ток жизни, в вечно манящий океан, где поражает ржавый пароход, засевший на подземной скале, и на берегу волшебные дары – ребра остатков кораблей, и чудесные цветные камни гальки и ракушки.

Нужно ли возбуждать в чистых юношеских головах иные желания, дать ощутить новизну неведомых миров? Они и так в них есть. Только не новизна неведомых миров других людей, среди которых они готовы шпагой прокладывать свой путь.

Как зажечь интерес к познанию подлинного себя, найти в себе любопытство к «чужим», если этого никто не хочет, и даже недоумевает, зачем? Это все равно, что переплюнуть историю.

Гунн еще исторически не умел, или ленился вникать в смысл слипшихся пластов предания и веры. Они вросли в мозг, вот почему гунны так самоуверенны, находясь в состоянии знания истины. Им смешны отклонения от их знания, куда шагает история гуннов, или сострадание абстрактным «чужим». Зачем им это?

Я успел заметить, что у гуннов только еще пробивалась индивидуальная личность, правда, эгоистическая, которой способствовали торговля, купечество и ростовщичество. Вера в жестокого Господа Мира не позволяла выйти за пределы ритуала. Слишком страшно было ворошить его, идти поперек всеохватной веры. Ужас стать отщепенцем-богохульником, караемым костром или темницей. Доминирование теологии и языка преданий, эпистолярно-почтовый характер средств информации, слабое развитие связи «живых теней», – закрывали горизонт будущего. Они не знают того «информационного общества», в которое я не так давно был погружен, коллективных форм производства знания. Правда, я подозревал, в конце концов мое общество тоже возвращается к тому же состоянию «смерти автора», то есть личности.

Здесь гордятся историей гуннов, некогда захвативших полмира. Я вообще против восторгов перед историей. Ее же надо проклинать – она изуродовала и проредила народы беспрерывной борьбой, лишала их образования и самопознания! Что стоят слова Папы Григория 1: «Невежество – признак благочестия», оставившие лишь темные века. Заставила людей пробиваться через непреодолимые преграды, и это считается нормальным. Одни убытки! Страшные убытки! – говорил гробовщик в рассказе Чехова, везущий на дрогах в больницу умирающую жену, которую сам же и убил своим пьянством. Хотя, конечно, через всю историю искрит независимая ни от чего энергия – кипучей молодости, любви к женщине.

Как содрать со школяров пелену внушенного восторга перед «великой» историей предков? Слипшиеся пласты убеждений так же тяжелы, как неподъемный камень, но его можно сдвинуть, чтобы выйти из уютной платоновой пещеры.

Я хотел взрыва болота в мозгах, безвольно воспринимающих мир. Искал примеры, выламывающиеся из преданий. Ведь есть же наши сторонники, открывшие в себе свободу в вольном труде Экополиса. Эта свобода есть в каждом. Хотя энергия свободы у гуннов – одна из самых хилых, слабых энергий.

Вот начало – «пробный» разговор.

– Вообразите любимого человека, свою родину, и вот она – у сердца! – угроза их гибели. Тогда неизмеримо обостряется тревога и ответственность за них, и нет ничего дороже. Живое человеческое существо – единственное во вселенной, кто болеет от краткости жизни, способно дорожить чужой жизнью. С непреходящей болью ее утраты. Его утешает только беспрерывность инкарнаций, то есть новых и новых рождений, бессмертие человечества. Это и есть любовь к жизни, не позволяющая бить и резать ближнего. Конечно, в этом нет ничего легкого. Безоблачного счастья нет, но есть радость, что близкие еще рядом.

Они загадочно молчали.