Остров гуннов

Дворец парламента – самое большое здание с уходящей ввысь темной башней, горделиво взирал на низкие терема, и тем более домишки.

Золотой зал – огромное полукружие рядов, вздымающееся сзади выше президиума, внушал обывателям священный трепет. В высокие окна светило разноцветное небо.

Меня и Эдика поставили перед массивным возвышением президиума, за ним восседали серьезные дядьки в черных мантиях и в париках, от кого, сразу стало ясно, ожидать было нечего.

В рядах полукругом шумели депутаты, с привычной важностью под веселой хлопотливостью навсегда защищенных от опасного внешнего мира. Огромная несокрушимая сила накрыла нас. Мои руки невольно стали дрожать.

У сословия провинциальных нуворишей и активистов, достигших немыслимых высот, изменилось сознание, они представляли провинцию своих избирателей такой же уютно отгороженной от угроз, и не терпели тех, кто против народа. Природное свойство сознания забывать о былой нищете.

Мы не ждали ничего хорошего от этой довольной массы, ибо в другом мире Свободной зоны, который мы устанавливали, им не было места. Разве можно ждать пощады от уверенной в себе мощи, ощутившей смертельную угрозу благополучному положению в иерархии успеха, улетающей в тартарары. Все повторяется: таковы парламенты, где бы они ни были.

В зале играли в игру, ту, что через эпохи станет как бы природным ритуалом, не требующим объяснений.

– На что вы подстрекали наших слухачей в Академии? – донеслось до меня, занятого этими мыслями.

Вкрадчивый голос был из президиума – старейшины парламента, восседавшего в обрыдлой черной мантии, с острым взглядом над крючковатым носом. Ба! да это же бывший старейшина Органа Заборов! Значит, не уплыл с бывшим шаньюем в новом Ноевом ковчеге. Или тот ковчег спасся?

Я предполагал этот вопрос, но невольно ощутил себя бурсаком, прогулявшим урок.

– Мы обучали их искусствам, а также познанию себя. Науке будущего, о которой я знаю. Можете спросить у них.

– Уже спросили. Я говорю о подстрекательстве к избиению нашего молодежного отряда «новых гуннов».

– Вас дубинками били? – спросил я. – А нас – избивали. Чему вы их учите?

Толстая шея знакомого атамана «новых гуннов», развалившегося в первом ряду, явно стала багровой.

– Случай е был расследован – те были твои выкормыки.

Спокойнее, нельзя поддаваться на провокации!

Старейшина в президиуме подтвердил:

– Да, с этим разобрались. Материалы подаются в суд.

– Как разобрались! – закричал я сиплым голосом. – Еще не начинали.

Старейшина, не обратив внимания, забыл свой загадочный тон и с неподдельным интересом спросил:

– Как вам взбрело в голову, что познающий себя может изменить мир?

Атаман с усилием повернул неподвижную шею.

– Демонское вселение может украсть наши умове.

Я не удостоил их ответом. Эдик, смотревший с величайшим удивлением, вмешался:

– Это выход из сна разума в поэзию. А движет миром – поэзия!

В зале грохнул смех, некоторые депутаты даже вытирали слезы. Мы ухнули в чудовищную темную бездну предустановленного порядка, лишенного каких-либо сантиментов. Мы казались им болтливыми детьми.

Старейшина уперся в меня сверлящим взглядом.

– В своих беседах со слухачами вы изображаете нашу родину бездомной.

Я тоже дико засмеялся. Наверно, это донос какого-то постороннего слухача Академии.

– Кто это сказал? Я говорил о бегстве из бездомности – древнем инстинкте человека. Разве у вас есть этот инстинкт?

В зале одобрительно зашевелились.

– Е говорит истину! Не в нас бабьих слюней.

Сверлящий взгляд старейшины превратился в точки, горящие на разноцветном свету из окон.

– Зачем вы заменили установленное обучение школяров на диспуты еретиков?

– Очилы! – взревел Атаман. – Организована секта, там групповые оргии! Свальный грех!

Из задних дверей появился опоздавший шаньюй Теодорих. Все встали, он прошел в кресло, стоящее отдельно от президиума, и как-то не торжественно сел. Он был обязан присутствовать при рассмотрениях важных политических дел, но было видно его нежелание.

Продолжал учтивый представитель комиссии по контролю.

– Мы выяснили, что воспитанники так называемой Академии Ильдики умственно остались детьми, отстали в развитии. Не учат нужным специальностям. Их бросают в свет беспомощными щенками. В школярах воспитывают бандитов, способных на все.

Наверно, я стал законченным педагогом.

– Скажите, это ваши мысли? У атамана-то мыслей нет.

– Не отвлекайтесь, – бросил старейшина.

– Влияет ли на парламент ваш способ мышления, ответьте?

– Конечно.

– Разве не мысли, в том числе ваши, меняют историю?

– Да, но мы следуем наработанному веками преданию. И нам легко верить в него.

– Вот-вот. Мы против такого предания.

– Это лень мысли! – бунтовал Эдик. – Сон разума!

– Смерть еретикам! – крикнули в зале.

Старейшина встал. Секретарь подал ему проект резолюции.

– Парламент постановляет: отменить привилегии приватной Академии Ильдики и закрыть этот рассадник вольнодумства.

Лицо Теодориха было непроницаемо. Мы застыли. А чего я ждал?

В шуме послышался тонкий голосок Эдика, обращенный к шаньюю:

– Ты же знаешь, что мы хотим только блага стране! Не отменяй твой указ!