Остров гуннов

Это было нарушение этикета. Лицо Тео дрогнуло.

– Передайте по инстанции постановление парламента. Я рассмотрю.

Депутаты зашумели.

– Ваше величество, мы решили. Поставьте подпись!

Он встал, круто повернулся и вышел.

35

Огромные толпы народа шли к вечевой площади свободно, в необыкновенной легкости и естественности, как в природе, не опасаясь насилия. Вливались из боковых узких улиц шириной в «два копья». Здесь были поселенцы Свободной зоны, выделялись бордовыми беретами с пером наши ученики, и еще тысячи незнакомых нам людей. Многие несли плакаты с эмблемой летящего утеса, над которым кружились чайки.

Поджог никому не сделавшей зла Свободной зоны, закрытие Академии были той каплей, что оскорбили дремавшее достоинство в лучшей части гуннов. Чувство великой общей силы сбросило страхи и гибкость приспосабливания к произволу власти, усталость тела, обязанность вставать и идти зарабатывать копейки, чтобы не умереть с голоду. Спали все оковы запретов Общественного договора. Я вспомнил пронзительный документальный фильм: праздник победы после долгой и непомерной тяжести войны, ликующие толпы со слезами на глазах, исстрадавшиеся жены, прильнувшие к своим вернувшимся мужьям. Неужели снова блеснула надежда, весть о спасении?

Небо такое же безумно синее, как было когда я вышел из развалившейся от сотрясения вулкана тюрьмы.

Все во мне опрокинулось. Где мои тяжелые мысли о бесполезности нашего труда? Куда исчезла постоянная тревога, чувство бездарности навсегда? Это озарение, не похожее ни на одно из моих прежних одиноких озарений. Как я мог не верить? Гунн прекрасно понимает, где истина.

У меня в глазах, казалось, во всем существе стояли слезы. Дорогие, где вы были раньше? И что с вами будет? Это же открытый протест! Приходили на память опущенные головы и впалые ребристые животы повешенных на крестах вдоль дорог. Этой казни никто не отменял, несмотря на тенденцию к толерантности.

«Новые гунны» в кожаных касках и с плетками в руках стояли рядами по сторонам толпы и мирно улыбались проходящим сквозь их строй. Я предчувствовал: несмотря на их благосклонность, как только прикажут, мгновенно сменят улыбки на плетки.

Из боковой улицы выбежала какая-то агрессивная вольница, размахивая дубинками. Но ее быстро поглотила и разоружила толпа, понимая, что это провокаторы. Всколыхнувшиеся стражи порядка не успели начать свои действия. Власть, всегда по-хозяйски озабоченная, чтобы стадо не разбредалось, чувствовала себя бессильной разогнать его, и где-то затаилась.

Мы с Эдиком шли в братской толпе, встречались со всеми взглядами, словно родственники, наконец узнавшие, как тепло относились друг к другу, и все идеи гуманизма, добра, вся озлобленность перед чужим миром, и тоска по иному, – отменялись сами собой перед этими родственными взглядами.

– Я говорил! – торжествовал Эдик, глядя без очков ошалелыми подслеповатыми глазами. – Помнишь наш утес, на котором нам открылась манящая бездна?

– Только чайки парят над утесами, только ветер, лишь ветер поет, – пропел я.

– Наше дело живет в гуннах! Неужели тысячелетняя крепь, существование между ножами насилия падет, и станем жить иначе?

– А как же! – усмехался Савел, он присоединился к нам со своей громоздкой камерой. – Догонят, и еще дадут.

Вдоль улицы беспорядочные застройки теремов, хором и казарменных зданий выглядели помпезно и жалко, и хотелось вдохнуть в них это новое чувство достоинства и надежды.

Я понимал краткость этого чувства свободы. Но это не было иллюзией – значит, все могут ощутить, где истина. Многим западет в память это шествие, где всем хорошо.

Эдик воспринимал толпу как уже неразрушимое плато расположенности друг к другу, откуда взмывал в иллюзию совершившегося братства.

И даже Савел, снимая расположенные лица, радовался, как хорошему обеду с чудесным вином, и потом снова надо будет ждать очередного насыщения.

«Новые гунны» расступались перед колоннами и, казалось, сами ощущали эту полную свободу в организме. Хотя эти смешные стражи в своих кожаных касках готовы вырасти в темную силу, обороняя свое превосходство перед толпой.

Наконец, на главной площади парадов начался митинг независимого вече.

Мы с Эдиком, лидеры протеста, вышли на зиккурат. Я больше чувствовал себя почетным представителем первой волны диссидентов.

Эдик видел толпу как в тумане, и это был слитый организм, в котором исчезла отстраненность и равнодушие к судьбе чужих.

– Свободны ли мы? – закричал он, тряхнув своей шелковистой гривой.

Да-а! – ахнула польщенная толпа.

– Свободная зона – это мы! – бросил он в толпу простой лозунг.

– Мы-и! – радовалась свободе толпа.

– Кто виноват, что мы не чувствовали доверия друг к другу? Что так называемый Общественный договор, как пила, режет по живому?

– Власть! – ревела толпа, в этот миг ощутившая свою непричастность к злу, как чему-то постороннему. Агрессивная вольница махала дубинками, вынув их из-под халатов.

– Почему нами правит мистическая сила вражды, и этому нет и не будет конца?

– Враги! – разноголосо кричали в толпе.

Эдик прокричал: