Остров гуннов

– Тебя я люблю. О чем тогда говоришь? Ты сам страшно далек от народа, – говорил я чужие слова, не опасаясь, что это раскроют.

Откуда системе было знать о другой форме правления, кроме извечно данной их жестоким божеством и преданием? Это независимо от власти. То, что называется «самоцензурой», не что иное, как страх и незнание другого способа спасти себя. Вершина пирамиды власти тоже не знала, как иначе воздействовать на угрозу хаоса.

Я был уверен, что власть не сознавая идет в сторону саморазрушения, в странной непредсказуемости победителя, взявшего в плен множество рабов. С непонятной мне римской решительностью спалить гнезда недоброжелательства до золы на земле, чтобы стало жутко подданным.

На очередном вечере элиты меня встретили враждебно. Там оживленно переговаривались.

– Их была всего тысяча, по подсчетам атаманского приказа.

– Неправда, десятки тысяч!

Щетинистый купец, строитель дворцов, хмыкнул.

– И нищо друго няма? А революция?

Равноудаленный Либерал успокоил его:

– Не волнуйся. Гиксосы после своей революции тут же сделали ее товаром. Сейчас у них на всех этикетках – революционные лозунги.

– Защо собирались? – подыграл его соратник за столом.

Я не хотел бесполезной словесной драки.

– Сто тысяч добрых людей. Нормальные, открытые лица.

– Подкапываете основы.

– Если их можно подорвать, то что это за основы?

Купец яростно заиграл глазами.

– Проезжал у толпы на колеснице. Некий угрожающе надвинулся. Те враждебни, агрессивни!

Савел ядовито оглядел всех.

– Конечно, увидели боязливо выглядывающего из расписной коляски жирного ростовщика. Какая тут радость!

У купца остановились глаза.

– А ти… Сам страхливец пред тях.

– Дело не в страхе, – серьезно сказал Савел. – Нашими древними королями всегда владело беспокойство: желание новых просторов земли, обладания лежащим рядом чужим богатством, господство над массой, или страх, что свергнут и обезглавят. И всегда вызывали возбуждение, ненависть, бунты и революции, ибо кому понравится, если изо рта вынут последний кусок. А Конфуций говорил: надо уважать воду, ибо корабль может и опрокинуться. Лучше не доводить до зависти, голодной смерти. Ничего такого не делать. Затаиться. Быть равнодушным.

– Особенно тебе нравится равнодушие, – сказал я, пойманный враждебным окружением.

– Не в том смысле! Наш-то Бог гневается, требует праведности, он жесток. Примиряет все противоречия только на небе, как третья сила. Старики говорили, есть похожий на наш остров, где исповедуют Дао. Мудрецы этой школы рассматривали вопрос: есть ли у курицы третья нога? Ведь что-то движет ею, дает равновесие. Их третья сила – на земле, равнодушная и примиряющая все – Дао. Природа, небо и земля бесстрастны.

Его последним увлечением стал даосизм.

Я процитировал:

– Человек так же отделен от себя, как тепло родного дома от ледяного духа казармы.

Либерал довольно оглянулся на меня.

– Гегель! Вот и пришелец согласен со мной.

– Не мы, а они, – ткнул в меня пальцем купец.

– Жители того острова любят порядок, ритуал, – жестко стоял на своем Савел. – Тщательно возделывают свои клочки земли. Их герой – благородный человек. А вы сорите и гадите везде, ничего вам не жаль – племя кочевников.

Купец торжествующе сказал:

– Где ти откопал тези древние поучения? Не е нашего Бога. Те как мы. Усмехаются един другу, а чуть оборотишься – нож в горб!

Летописец мягко возразил:

– Учение островной страны Ямато подкапывает наше понимание исторической судьбы. Поиска моральных истин. Това – наша религия.

Савел продолжал:

– У каждой культуры свои недостатки. Это учение умиротворения, а не завоеваний. Считаю, что протест раскачивает корабль.

– Говори прямо, – упрямо бросил я во враждебную толпу. – Мы не на позоре.

Либерал сказал, помешивая угли в камине изящной кочергой:

– Всегда бывают противоположности – непримиримые пары. Если я становлюсь богатым, то всегда жду, когда его отнимут, и должен ощетиниться пушками. Даже самое близкое отделено от нас непроходимым порогом, и такой несводимостью своего в чужом живет всякая жизнь.

– Песок и камни безмолвствуют, – загадочно сказал Савел, – и тем ласкают глаз.

Я не мог вынести пустоты вокруг.

– Я рассказывал вам о космонавтах, ступивших на Луну. Это не сказка. Только полет в космическую новизну может соединить нас, как космонавтов, которые после выхода в космос навсегда становятся братьями. И мы станем братьями, будь то гунн или гиксос. Нравственность – в новизне, которую разделяешь с другими.

– Думаешь, мы можем полететь в небо, и за его пределы? – усмехнулся Либерал.

– Я думаю, что вся история стремится за горизонт.

– А как же беспрерывные драки с доисторических времен?

– Это результат слепоты человечества.

– Воздаяние за прежние деяния, – добавил Савел. – Упадок наций.

– Мы ограничены – увечьем, как слепоглухонемые, или временем, – добродушно сказал Либерал. – Я вот хочу любить молодую, но через время не перескочишь.

Купец мирно сказал мне:

– Хайде, хайде, протестуй. А ние будем использовать результаты. Да, на твоих костях.

Мое любопытство к такому типу траты сил уже не пробуждалось.